Карачев в Стародубскую войну

На защите юго-западных рубежей Московской Руси. XVIв После присоединения в начале XVI в. Северских земель к Московскому государству жизнь в Брянском крае не стала спокойнее. Он продолжал служить ареной борьбы между Московским государством и Литвой. Совершали к нам грабительские набеги и крымские татары. Воспользовавшись смертью Ивана III в 1505 году (тогда брянским князем был младший сын Ивана Юрий), литовцы захватили много северских сёл и деревень. В ответ через два года великий князь московский Василий III послал войска северских князей на литовские земли. Началась долгая пятнадцатилетняя война. Король польский и Великий князь литовский Сигизмунд I решил захватить северские города. Однако превосходство московских войск было очевидным — и от планов пришлось отказаться. В 1508 году был заключён русско-литовский «Вечный мир», по условиям которого Литва признала все завоевания Ивана III. Однако на этом военные события не закончились. В обоих государствах сохранялись значительные русские области и каждое из них считало, что обладателем и объединителем их должно быть только оно. Главные сражения этой войны шли вокруг Смоленска, который Василий III взял 1 августа 1514 года. Во главе передового полка на приступ Смоленска шёл стародубский князь Василий Семёнович. Русский воевода XVI века В первой половине XVI века часть Северской земли некоторое время ещё находилась под властью местных удельных князей. Раньше эти князья были почти независимы от польских королей и литовских великих князей, а теперь — от великого князя московского. Такое положение было выгодно центральной власти, так как удельные князья успешно оборонялись от крымских татар и литовцев. Немецкая гравюра 1576 года. Обратите внимание, как изобразил русских воинов немецкий художник. Скорее всего, перед нами севрюки, жители Северской земли, суровые и бесстрашные люди Особенно прославился в боях князь Василий Шемячич, праправнук Дмитрия Донского, владелец Новгорода-Северского, Рыльска и Радогоща. Князь Андрей Курбский, знаменитый русский писатель XVI века, описал Шемячича как «мужа славного и зело (очень) храброго и искусного в богатырских вещах». Между Василием Шемячичем и его боевым товарищем, родственником и соседом князем Василием Стародубским вдруг ни с того ни с сего разгорелась вражда. Стародубский князь посылал в Москву на соседа доносы, сообщая о заговоре Шемячича в пользу Литвы. Василию Шемячичу пришлось оправдываться в столице. Через год, в 1518 году, Василий Стародубский умер — и обширное Ста-родубское княжество отошло московскому государю Василию III (1505-1533 гг.). Великий князь Московский Василий III Иванович Немецкая гравюра 1550 года Вероятно, у Москвы появилось желание присвоить и земли Шемячича. Когда тот в 1523 году приехал в Москву, его вновь обвинили в измене и заточили в тюрьму, а Северский удел включили в состав государевых земель. В 1529 году Василий Шемячич умер в заточении. Дело Шемячича имело международный отклик, о судьбе северского князя писал барон фон Герберштейн, посол германского императора при русском дворе. Позже перестал существовать и последний на Руси Трубчевский удел князя Андрея Ивановича Трубецкого (воеводы брянского и почепского, трубчевского наместника, похороненного в 1546 году в семейной усыпальнице трубчевского Свято-Троицкого собора). Надгробие князя Андрея Ивановича Трубецкого, последнего удельного князя на Руси. Свято-Троицкий собор в Трубчевске, семейная усыпальница князей Трубецких. Рисунок В.П. Левенка В 1533 году крымским ханом стал Сагиб-Гирей, враждебно настроенный по отношению к Московской Руси. Он заключил союз с Польшей и Литвой, и, воспользовавшись смертью в декабре 1533 года великого московского князя Василия III и малолетством наследника Ивана IV (будущего Грозного), в мае 1534 года разорил в союзе с поляками и литовцами окрестности Стародуба, Брянска, Почепа и Радогоща (Погара). В августе того же года Сигизмунд I потребовал от Москвы уступки всех завоеваний, .деланных ещё Иваном III. Он рассчитывал, что со смертью московского князя в государстве начнутся боярские распри и междоусобица оставшихся удельных князей. В сентябре 1534 года литовские войска вновь осаждали Стародуб. Смелые вылазки русских воинов во главе со старо-дубским воеводой князем Федором Васильевичем Овчиной-Телепнёвым-Оболенским заставили врага снять осаду города. Отступавшие литовцы, окружив Радогощь, зажгли в городе посад и крепость. Осаждённые, во главе с наместником князем Матвеем Лыковым, выпустили из горящей крепости женщин и детей, а сами погибли в огне, не желая сдаться врагу. В знак уважения к мужеству князя Лыкова польско-литовский король Сигизмунд с почётом принял его семью, а позже отпустил в Москву. Польский король и великий князь Литовский Сигизмунд Старый (1506—1548 гг.) Поздней осенью 1534 года, собрав силы, московское правительство Елены Глинской (матери Ивана IV Грозного) нанесло ответный удар. Литовские земли вплоть до Вильно московские полки прошли огнём и мечом. В русском войске действовали и стародубские отряды во главе со своим воеводой князем Овчиной-Телепнёвым-Оболенским. Нанеся литовской территории большой ущерб, русские войска вернулись, практически не понеся потерь. Великий литовский князь и польский король Сигизмунд, в свою очередь, летом 1535 года двинул на Гомель и Стародуб 40-тысячную армию великого гетмана Юрия Николаевича Радзивилла. Великий гетман князь Юрий Николаевич Радзивилл, в 1535 году осаждавший Стародуб Гомель не был готов к обороне и сдался без боя. Польско-литовское войско осадило Стародуб. Обороной города вновь руководил воевода князь Ф.В. Овчина-Телепнёв-Оболенский. Более месяца шла осада, Стародуб стойко выдержал артиллерийские обстрелы и штурмы, горожане совершали вылазки против врага. И русские, и поляки с литовцами несли серьезные потери. Новгородский летописец сообщает: «И умыслили те злые враги сделать подкоп под городскую стену <.. .> и, насыпав туда злое пушечное зелье (порох), сейчас же зажечь то зелье. И побежал огонь к городу по подкопу, и загорелась городская стена. А воеводы государя великого князя об этом злом замысле не знали, и все люди в городе тоже не знали. И вдруг услышали воеводы и горожане будто бы гром великий, потому что злое зелье вырвало часть городской стены, и загорелся город. И воеводы стали говорить друг другу и всем горожанам, вспомнив слова сорока христианских мучеников: «Братья! Если и не сегодня умрем, то всё равно когда-нибудь умрём. Но сегодня пострадаем за святую православную веру!» И начали воеводы государя великого князя вместе со всеми горожанами жестоко биться с иноплеменниками, а иноплеменники город словно вода затопили. И была сеча великая и крови пролилось много, и кто пролил свою кровь за святую православную веру, тот великую награду от Бога получил. <...> Но из-за грехов наших со временем захватили город иноплеменники, и воевод, и всех горожан в плен повели, и город подожгли. Но сами же враги со страхом отошли от этого места, потому что боялись большей силы государя великого князя Ивана Васильевича всея Руси». По некоторым сведениям, в Стародубе погибло около 13 тысяч русских. Попал в плен и воевода, князь Ф.В. Овчина-Телепнёв-Оболенский, позже умерший в Литве, и множество простых людей. Тогда же из-за угрозы вражеского нападения жители Почепа сами сожгли свой город. Взятие Стародуба польско-литовскими войсками в 1535 году Гравюра из польской хроники, 1564 год http://karachev32.ru/blog/na_zashhite_jugo_zapadnykh_rubezhej_moskovskoj_rusi_xviv/2010-02-13-714

Радогощ (Погар) - история Брянщины

ПОГАР http://www.kray32.ru/pogarskiy001_04.html Погар - один из древних городов северской земли. Существует мнение, что Погар, расположенный на правом берегу реки Судости, притоке Десны, когда-то носил название Радогощь. Впервые он упомянут в Ипатьевской летописи под 1155 годом: "Устрете Святослав Ольгович Гюрия у Синина мосту у Радогоща ...". Гюрий - это Юрий Долгорукий, великий московский князь, который тогда искал киевского престола и в походе на Киев на Стародубщине примирился со Святославом Всеволодычем по просьбе его дяди – северского князя Святослава Ольговича. "Город Погарь при реке Судости, под именем Радогоща, известен по летописи с XII века. Радогощь был одним из древних городков северской земли, сохранив значение укрепленного "острога" и в последующее время. Вместе с северскою землею Радогощь находился во владении Литвы до конца XV века, когда принадлежал поляку Олехну Скорупе, от которого здесь сидел "воеводка Ян Черный", - пишет А.М. Лазаревский в томе первом "Описание старой Малороссии", изданной в 1888 году. И далее: "Возобновление Радогоща под именем Погара, предание справедливо приписывает Пясочинскому, во владении которого Погарь и находился". Замечание относится к XVII веку. Так ли это? Брянские краеведы по-разному воспринимают эту дату. Одни соглашаются, другие утверждают, что имя Погар появилось ранее. О Родогоще-Погаре в своем труде "История государства Российского" не раз упоминает и Н.М. Карамзин. Среди имен географических указано: "Радогость (Радогощь, Погарь)". Теперь посмотрим алфавитный указатель – "Погарь см. Радогость". Выходит, Радогощь, Радогость - все отнесено к Погару. Если кто знаком с названием населенных мест на брянской земле, то знает, что в Комаричском районе есть древнее село Радогощь. В томе тринадцатом, главе второй труда Н.М. Карамзина, где рассказывается о царствовании Бориса Годунова и описывается борьба против Лжедмитрия, сказано: "Воеводы стояли две недели под городом (Рыльском), хвалились не вовремя человеколюбием, жалели крови, и решились дать отдохновение войску, действительно утружденному зимним походом; отступали в Комарницкую волость и донесли Царю, что будут ждать там весны в покойных станах. Но Борис, после кратковременной радости, встревоженный известиями о спасении Лжедмитрия и новых прельщениях измены, досадуя на Мстиславского и всех его сподвижников, послал к ним в Острог Радогостский Окольничаго Петра Шереметева и Думного Дьяка Власьева с дружиною Московских Дворян ..." В "Материалах для географии и статистики России", вышедших в 1865 году в Санкт-Петербурге, о Погаре говорится: "Город Погарь, как полагают, основан задолго до нашествия татар и до XVII столетия назывался Радогощем. В 1502 году он перешел во власть Москвы и в течение XVI века неоднократно подвергался нападениям со стороны литовско-польского правительства, стремившегося снова овладеть им. Во время этих нападений Радогощ два раза был выжжен поляками почти до основания, и стал называться Погаром". Кстати, названия населенных пунктов Радогощ, Радогоща, Радовцы существуют и в других местах России и Украины. Погар носило древнее поселение в Подмосковье, Суздальской земле. В томе двадцатом "Большой советской энциклопедии" сообщается, что в восьмом - девятом веках на месте Погара находилось славянское поселение. В 1380, 1500 и с 1517 по 1618 годы Погар входил в состав России, но в 1618 году был захвачен Польшей. В XVI веке город четырежды был сожжен в результате военных действий между русскими и поляками. И здесь же говорится: из-за чего, вероятно, и стал называться Погаром. Как видим, точного утверждения, когда город получил свое имя, нет. В разных источниках встречал и разные данные. "В древнее время Погар назывался Радогостом. Не от того ли это, что здесь бывшие местные чтили Редегоста, божество славян западных. С именем Радоща является он по летописи в 1155 года... С именем Радогоща известен Погар в литовское владение. Тем же именем называется он в Московское правление (1498-1618) ... От Литвы Радогость страдал два раза - в 1534 и 1563 годах, тогда "литовские воеводы, от Стародуба идучи Радогоща посад пожгли и от того и город сгорел, а в городе сгорел наместник Матвей Лыков, - говорится в книге "Историко-статистическое описание Черниговской Епархии". Далее сообщается, что это событие послужило поводом новому названию Погар, с XVII века оно становится постоянным именем его. В 1654 году Погар был занят сторонниками Богдана Хмельницкого и причислен к сотенным городам Стародубского полка. До наших дней дошли сведения, что в 1660 году сотником в Погаре был Лазарь Тимофеевич. Затем его через два года сменил Веркий Тимофеевич Набатенко, за ним следовали Гаврило Еремьевич, а в иных документах - Еремьенко, Еременко Тарас Григорьевич, Захарий Юрьевич Искра, Семен Галицкий, Владимир Соболевский ... Городовым атаманом нес службу с 1662 года более пятнадцати лет Андрей Чубаровский, затем были Семен Павлович Кулага, Григорий Ярмолович, Александр Ефимович, Григорий Ермолаевич Прожика, Артем Подоляка, Алексей Подоляка, Афанасий Беляк, Максим Павлович Гетун... В описании 1654 года говорится, что в Погаре было две церкви: Успения Богородицы и Николая Чудотворца. "… на горе, поставлен острожек, огорожен стоячим тыном облым... Около того острожка, с двух сторон к реке Судости, под горою ров...". С 1666 года Погар пользовался Магдебургским правом. Ремесленники - портные, сапожники, кузнецы, ткачи были объединены в цехи и управлялись магистратом. Грамота давала преимущество и в торговле. В начале XVIII века Погар некоторое время находился во владении князя А.Д. Меньшикова. Затем по жалованной грамоте он был передан графу К.Г. Разумовскому. С 1763 года Погар, оставаясь сотенным городом Стародубского полка, в административном отношении сделан был также и поветовым. С образованием в 1782 году Новгород-Северского наместничества Погар стал уездным центром. На следующий год ему был дан герб: "в щите на голубом поле золотой четвероконечный крест, внизу коего четвероугольный ромбоидальный камень". В Погаре того времени приходских церквей насчитывалось четыре и две городских кладбищенских. Публичные строения: "дом суда земского повету погарского, каменной, о 5 покоях; магистрат о 3 покоях; сотенная канцелярия о 4 покоях; казенной соляной амбар". О трех-десяти покоях были партикулярные дома подкоморного Лашкевича, полковника Лобысевича, подсудка повету Песоцкого, сыновей умершего подсудка Соболевского ... В городе размещалось более пятидесяти крамных лавок с красными товарами и разными мелочами, мясницких и синков различных. Да, пятьдесят лавок порожних "кои во время бываемых ярманков нанимаются приезжаемому сюда купечеству". В дополнении к тому одиннадцатому "Истории России с древнейших времен" С.М. Соловьева, ссылаясь на главный Московский архив министерства иностранных дел 1665 года, № 68 приводит "Роспись, в которые времена в малороссийских городах ярмонки бывают": "В Погаре,- указывает автор,- в оба Николина дня и на Успение". Самая продолжительная - Николаевская - проводилась две недели с 6 (19) декабря, вторая по значимости - Успенская с 15 (28) августа и с 9 (22) мая, на весенний Николай - братья, по три-четыре дня. Эти ярмарки показаны и по ведомости 1768 года. Главным предметом торговли на ярмарках было "прядыво" - пенька. Реализовывались в немалом количестве вино и соль. В 1693 году на Николаевской ярмарке Г. Мошковец заключил контракт с Петром Семеновичем из Брянска, в котором обещал ему "за куф горелки (1000 ведер) ведлуч своего рукописания сторговати по 10 рублюв без четверти соли и отдати солю пуд по 6 алтын". В конце XVIII века заметно расширилась география городов, с которыми торговал Погар. Сюда приезжали купцы из Москвы, Суздаля, Калуги, Тулы, Ярославля, Нежина, Ромна... Чего только не было на ярмарках! Погарские купцы вели торговлю не только у себя, но ездили торговать в Киев, Нежин, Кролевец, Новогород-Северский, Глухов... Они скупали так же в большом количестве конопляное масло, хлеб, говяжье сало, пеньку и "...переделывали оную в чистую и достовляли ея и сало для продажи к Рижскому порту, конопляное ж масло частью туда же, а частью в Киев и Кременчуг". Ежегодный оборот погарских купцов достигал до 225700 рублей с лишним. В связи с появлением первого флота к концу первой половины девятнадцатого столетия цены на конопляное масло и особенно на пеньку резко снизились. И это, безусловно, отразилось на погарских ярмарках. Сложившаяся к XVIII веку планировочная структура поселения была близка регулярной. По своей форме она образовала "продолговатый четвероугольник", простиравшийся вдоль реки Судости. Основу планировки составляли четыре улицы, почти под прямым углом примыкавшие к крепости: Стародубская, которая шла от Сотницких-Стародубских ворот на западную окраину; Почепская-Мостовая или Новгородская - начиналась от Мостовой башни и вела к северной окраине; Длинная - Московская - шла от Московских ворот на юг; Красная, а еще Закузнецкая, которая объединяла в центральной части города эти три улицы. Были и другие улицы, переулки. Через Судость ходил паром. "Геометрический план городу Погару" в 1782 году "снимал и сочинял" уездный землемер Н. Шпилевский. В 1805 году "конфирмирован" новый план Погара. В течение XIX века планировка Погара лишь частично подверглась изменению по регулярному плану. Исчезли земляные валы, определились площади - рыночная, соборная и городская, расположенные в пределах древних крепостей и посада. Застройка по-прежнему оставалась в основном деревянной. В панораме города выделялись лишь группы церквей, концентрированных в центральной части города, особенно две самые крупные каменные Успения и Троицкая. В 1770 годах во всех церквах: Успенской, Николаевской, Троицкой и Афонасьевской числилось более четырех тысяч прихожан. Самые древние сохранившиеся церкви: святой Анны и Троицкая. Первая из них датируется XVII, а вторая - XVIII веков. "Церкви стоят очень близко одна от другой, и это странно. С какой целью так сделано? Вопрос этот проясняется, когда мы узнали, что церковь Анны - это бывший костел, построенный при Польском владычестве в начале XVII века. Для использования в качестве православной церкви здание костела перестроили, но необычные для православного храма формы заметны и сейчас", - пишет в книге "Земля Брянская" М. Цапенко. Погарский костел с изгнанием польских панов не стали разбирать, но для утверждения православия рядом построили Троицкий православный храм. В других источниках сообщается, что Троицкая церковь построена в 1783 году, заменяя первоначальное деревянное здание со школою при нем, известное здесь с 1690 года. В 1800 году в Погаре открылось народное (малое) училище. Во многих селах действовали церковные школы. Как происходило в них обучение? "В день Св. Прор. Наума, родители приводили дитя к дьяку в школу, принося притом горшок гречневой каши, и условливались о платеже за первый курс учения, состоявший в изучении грамотки (букваря), по окончании коей в продолжении года или менее, смотря по способностям мальчика; второй курс состоял из изучения часословца, третий из псалтыря; четвертый курс, продолжавшийся иногда года два, посвящен был письму и счетоводству",- сообщает, по рассказам стариков, А. Ханенко в историко-статистическом очерке "Город Погар", написанном в 1871 году. "Плата за обучение каждый год была разной. За изучение "грамотки" на тогдашние деньги платили дьячку 25 копеек серебром, за часослов - 50, за псалтырь - один рубль серебром, а за последний курс цена повышалась до двух рублей". В 1865 годув Погаре уже существовало два училища - уездное и приходское. В промышленности действовали в это время два кожевенных и один салотопенный завод, до пятнадцати маслобоен и других мелких заводских "заведений". В девятнадцатом столетии на Черниговщине большие площади были заняты под табаком. Об этом сообщает популярный в то время журнал "Нива" за 1864 год. Погар, входивший в Черниговскую губернию, не был исключением. Это сыграло немалую роль в его дальнейшей судьбе. Одним из крупных погарских табачных плантаторов был С. Кернарский. Практиковал он и перекупку его в окрестностях. До пятидесяти тысяч пудов табачного листа поставлял Кернарский рижским фабрикантам. Вскоре от одного из крупнейших табачных фабрикантов, прибалтийского немца из Риги А.Г. Рутенберга, поступило ему предложение о постройке сигарной фабрики. Согласие было получено, земельный участок приобретен. Весной 1913 года уже сотни людей копали в Погаре котлован для будущего предприятия, а в 1915 году появилась вывеска: "Сигарная фабрика А.Г. Рутенберга в Погаре". Скромная сигарная фабрика с годами переросла в сигаретно-сигарный комбинат. Высшие сорта сигар – "Космос", "Погар", "Столичные" ... стали широко известны. Погарские сигары долгое время поставляли премьер-министру Великобритании Уинстону Черчиллю. Постоянным их курильщиком был и широко известный советский писатель Илья Эренбург. В конце сороковых годов он побывал на фабрике. Популярность среди курильщиков приобрели папиросы и сигареты "Беломорканал", "Север", "Памир", "Полет", "Прима", "Астра" ... В середине шестидесятых годов в Погар из Стародуба была переведена опытная селекционная станция Всесоюзного Краснодарского научно-исследовательского института табака и махорки. Сделать хорошую сигару непросто. Кто видел это производство, знает, что нужен большой по размеру, эластичный, с тонкими прожилками лист. Он должен и хорошо гореть. Еще во времена Рутенберга и позднее фабрика весь покровный лист для сигар завозила из Абхазии, Аджарии, других мест. Сотрудники научно-исследовательского института табака и махорки предложили, так называемый, шатровый способ выращивания покровного листа на 6рянщине. Как это делается? "Представьте себе пятнадцатигектарное поле, которое сплошь укрыто белым покрывалом. Полотно укреплено примерно на двухметровой высоте от земли на деревянных столбиках, - пишет Иван Ходыкин в книге "На берегах Судости". Вот под таким тентом или, как его называли полеводы, шатром, и выращивались обычные сорта табаков. Однако в тени они развивались несколько иначе: лист вырастал широким, эластичным, с тонкими прожилками, - как раз такой, какой нужен, чтобы завернуть табачную начинку ...". Славу приобрел и здешний погарский лук. Ты пришел из древности глубокой, Но собой нисколько ты не стар, Над рекой негромкой синеокой Расцветаешь, мой родной Погар, - пишет в стихотворении "Мой Погар" Л.И. Гришин. К его строкам могут присоединиться все погарцы-земляки. "Седая Брянская старина" Я.Д. Соколов, 2000 г. Оглавление

Унеча - 2 половина 16 века

Вторая половина 16 века 520 просмотров Вторая половина 16 века Москва, понимая серьезность угрозы для северских городов, предпринимала меры для более успешной их защиты от возможных набегов. В частности, в крупнейшие из городов, в том числе, в Стародуб и Почеп, были направлены воеводы с полками, что, в конечном итоге, позволило сдержать все набеги крымских татар, которым так и не удалось отвоевать Северщину для Речи Посполитой. Также, в юго-западных городах Московского княжества с целью создания прочной военно-административной власти появились наместники. Проблема крымскотатарских набегов была весьма серьезной и требовала эффективного решения. Очевидно, понимая, что лучшая защита – это нападение, русское правительство начало постепенно переходить от политики сдерживания крымских набегов к предупредительным наступательным действиям. Так, начиная со второй половины 16 века, русские рати начали появляться на Днепре, под Очаковым и на нижнем Дону. В частности, в походе московского войска 1555 года «под крымские улусы» участвовали северские города во главе с почепским наместником Игнатием Борисовичем Блудово. Это были самые первые, робкие попытки Московского государства диктовать крымскому хану свои правила игры. Спустя более чем 200 лет Россия ликвидирует государство крымских татар и завладеет Крымом – истинной жемчужиной Северного Причерноморья. Помимо этого, во второй половине 16 века у окраинных городов Московской Руси была введена так называемая постоянная сторожевая служба, задачей которой было заблаговременное выслеживание татар и предупреждение об их приближении к городам. Сторожевые пункты создавались впереди самых окраинных городов, примерно в 4-5 днях пути от них. Служба сторожей считалась опасной, поэтому они получали большее жалование, нежели другие служилые люди. В нашем регионе в сторожевой службе принимали участие дети боярские из Стародуба, Почепа и Новгорода-Северского. По большому счету, именно русские сторожевые разъезды 16 века можно считать прародителями современных пограничных войск России. В 1558 году началась долгая Ливонская война, в которой Россия боролась против Ливонского ордена, Швеции, Польши и Великого княжества Литовского (с 1569 - Речи Посполитой) за выход к Балтийскому морю. Перед Стародубской крепостью в этой кампании ставилась задача прикрытия южного фланга русских войск. Для укрепления обороноспособности города из Москвы сюда были присланы четыре воеводы - С. Оксаков, Г. Злобин, И. Ординцов и Д. Плещеев. Стародубский крепостной гарнизон усилили стрельцами и детьми боярскими из Брянска. Одним из ключевых событий второго этапа Ливонской войны стала битва за Полоцк в 1563 году. Этот литовский город со стратегической точки зрения представлялся крайне важной целью, так как его взятие открывало прямой путь в Прибалтику. В результате штурма крепости, в котором принимали участие и стародубцы, русское войско сумело-таки взять Полоцк. На полоцком эпизоде Ливонской войны мы остановились неспроста. Дело в том, что история с взятием Полоцка имела крайне печальные последствия для тогдашнего воеводы Стародуба Ивана Шишкина-Ольгова и городского наместника Василия Семеновича Фуникова. О первом известно, что он был выходцем из рода костромских вотчинников Ольговых и приходился родственником Адашевым. Про городского наместника Фуникова мы знаем, что он происходил из знатного рода князей Фуниковых, прибыл в Стародуб в 1561-1562 годах, а до этого, в середине 50-х годов был воеводой в Чебоксарах. Родовые имения Фуниковых располагались близ Москвы. В частности, у Василия Фуникова во владении имелось село Фуниково (современное Фуньково Одинцовского района Московской области). Во время битвы за Полоцк один из плененных защитников города по фамилии Сазонов поведал, что литовцы вынашивают планы по захвату Стародуба и упомянутый выше воевода Шишкин вместе с князем Василием Фуниковым, якобы, находятся в сговоре с литовцами и пообещали сдать тем город без сопротивления. Узнавший об этом бывший сподвижник Адашева боярин М.Я. Морозов не преминул тут же сообщить важную новость царю. Сложно сказать, насколько озвученные сведения соответствовали действительности. Однако, Иван Грозный был известен крайней нетерпимостью к любой антигосударственной крамоле и нелояльности со стороны своих подданных. В те жестокие времена одних лишь слухов об измене могло с лихвой хватить для того, чтобы головы чиновников мигом очутились на плахе. Поэтому судьба стародубцев, обвиненных в предательстве, была практически предрешена. Для расправы с подозреваемыми в измене, Иван Грозный направил из Брянска специальный карательный отряд. Наместник Фуников и воевода Шишкин-Ольгов были арестованы и перевезены в Москву. Все их имущество было опечатано. В итоге, воевода Шишкин был казнен вместе с женой и дочерьми. Обвинения в измене коснулись и родственников Шишкина по линии Адашевых. На плаху был отправлен его брат, окольничий Даниил Федорович Адашев (?-около 1563) и двенадцатилетний племянник (сын Д.Ф. Адашева). Также был казнен тесть Шишкина Петр Туров. Многие более дальние его родственники также подверглись гонениям и репрессиям. Городскому наместнику Фуникову повезло больше – его помиловали, хотя показания пленного литовца более всего компрометировали именно его, а не Шишкина. Печальная участь, постигшая Шишкина, вероятно, объясняется тем, что последний приходился родственником опальным Адашевым, которые уже тогда были в большой немилости у царя. По мнению ряда историков, именно «стародубское дело» стало провозвестником будущего массового опричного террора. По крайней мере, до этого подобных массовых казней царь не устраивал. В 1562 году Стародуб подвергся нападению литовского отряда численностью около 1000 человек, руководимого Филоном Семеновичем Кмитой (1530-1587). Последний был выходцем из шляхетского рода Кмитов Киевского воеводства. Всю свою жизнь служил польской короне. В момент нападения на Стародуб Кмита занимал должность старосты города Остер. С 1566 года Кмита был назначен Оршанским старостой. Должность старосты в Речи Посполитой была аналогом московским воеводам. За военные заслуги Сигизмунд II Август (1520-1572) пожаловал Кмите в вечное пользование Чернобыльские земли под Киевом. В связи с этим Кмита в исторических источниках фигурирует также под фамилией Кмита-Чернобыльский. В 60-80-е годы 16 века Филон Кмита был одной из ключевых политических фигур на восточных рубежах Великого княжества Литовского. Известен как организатор крупной шпионско-разведывательной сети, действовавшей в пределах Московского государства. 1563 год был также отмечен для наших предков набегами с юга войск князя Михайлы Вишневецкого - представителя наиболее влиятельного княжеского рода в Левобережной Украине. Напомним, что вся Украина в то время находилась под властью Речи Посполитой и украинские казаки находились на службе у короля. В 1563 году отряды Вишневецкого, составленные из запорожских казаков и татар, опустошили многие деревни и села на Стародубщине, выжгли посады Радогоща, однако, Стародуб взять не смогли. Спустя два года рейд в направлении Стародуба совершили польско-литовские отряды общей численностью около 1500 человек, руководимые Киевским князем Константином Острожским и уже известным нам Филоном Кмитой. Во время этого нападения летом 1565 года был взят штурмом и разоре­н Почеп, разграблены села в окрестностях Стародуба, но сам город вы­стоял и на этот раз. Набеги Вишневецкого и Кмиты заставили московские власти принять дополнительные меры к укреплению стародубского гарнизона. Спустя два года Иван Грозный с целью усиления самодержавной власти вводит так называемую опричнину, которая, по-сути представляла собой административную реформу, резко ослабившую роль Боярской Думы в государстве и усилившую личную власть Ивана IV. С введением опричнины многие города России были переподчинены лично царю, в стране было учреждено преданное Ивану IV опричное войско и опричные финансовые и административные органы, которые содержались на доходы, поступавшие в казну с опричных земель. Значительная часть русского дворянства была переведена в категорию «особо приближенных к телу». Опричная знать пользовалась существенными привилегиями и за это была лично предана монарху. Не вошедшие в опричнину территории именовались земщиной и формально управлялись Боярской Думой. По сути своей, введя опричнину, Иван Грозный создал в стране параллельную систему органов военной и административной власти, чем вызвал резкое недовольство части духовенства и дворянства. Недовольство это подавлялось жесткими репрессиями. Стародубщина не была включена в опричнину, но в год ее введения (1565) Иван Грозный приказал заменить в Стародубе и некоторых других городах воевод. Новым воеводой в Стародубе вместо С. Аксакова был назначен Никита Константинович Замыцкий, который должен был охранять саму крепость, а за городом, «для вылазки» должен был находиться воевода Василий Васильевич Коробов. То есть, мы видим, что в этот период в Стародубе существовало два укрепления: сама городская крепость и укрепление за городом, «для вылазки». Сколько времени служил в Стародубе Н.К. Замыцкий доподлинно неизвестно, вероятно, до 1569 года, поскольку в это время мы видим его уже воеводой в Пскове. Период опричнины был отмечен притоком в Северскую землю горожан и крестьян из разных регионов Московии. В 1573 году наместником в Стародубе был Михаил Васильевич Тюфякин - сын В.Б. Оболенского-Тюфяки. Помимо стародубского наместничества, о его государственной службе известно следующее: в 1564 году был приставом у татарского царевича Ибака в передовом полку в Ржеве, в 1570 году - воеводой в Карачеве, в 1572 году - наместником в Новгороде-Северском. В 1574-1578 годах ходил воеводой к различным ливонским городам. Последняя четверть 16 века была отмечена для Стародубщины несколькими разорительными набегами со стороны соседей. Так, в 1574 году Стародуб был сожжен казацким войском под руководством атаманов Франциска Суки и Микиты Бирули. В 1579 году ужас в окрестностях Стародуба навели запорожские казаки под руководством атаманов Матвея Самоватого и Миколы Козака. В 1580 году украинские казаки под началом реестрового гетмана Ивана Оришевского очередной раз разграбили Стародуб, напали на Почеп и вернулись в Украину с богатыми трофеями. В 1581 году Северскую землю очередной раз «навестил» Михайло Вишневецкий, который дошел до Трубчевска, разрушил город и повернул свое войско назад. Однако, на обратном пути воеводы северских городов преградили Вишневецкому путь у реки Судости и вступили с ним в бой. В этом сражении участвовали и воеводы из Стародуба Михаил Мезецкий и Яков Прончишев. Подробности этого сражения неизвестны, но результат для северских воевод, видимо, был не слишком впечатляющим, т.к. известно, что войско Вишневецкого благополучно вернулось из этого похода домой. Всего за время войны Батория с Москвой (1579-1581 годы) Михайло Вишневецкий и другие украинские вельможи предприняли множество набегов на Стародубский край. И хотя целью этих походов провозглашалось отвоевание у Московского государства Северской земли, реально данная задача в ходе набегов выполнена быть не могла. Казацкие отряды, состоявшие из конников и пеших воинов, предположительно, насчитывали не более двух тысяч человек, поэтому задача закрепиться в Стародубщине надолго перед ними не ставилась – казаки ограничивались кратковременными набегами, после чего отступали. Период казацких набегов на Стародубщину завершился в 1582 году, когда Московия и Речь Посполитая заключили двадцатилетнее Ям-Запольское перемирие, завершившее долгую Ливонскую войну. В 1583 году Иван Грозный официально признал за Киево-Печерским монастырем право на сбор дани в Новгороде-Северском и Стародубе. На протяжении многих веков Киево-Печерский монастырь был крупнейшим религиозным и культурным центром Руси. Влияние и авторитет киево-печерских монахов в православном мире были настолько велики, что даже после того, как Северщина перешла под власть Москвы, а Киев остался в польско-литовском владении, лаврские монахи продолжали беспрепятственно собирать традиционную церковную дань в наших землях. http://unechaonline.com/history/hist2p16.html

Унеча - 1 половина 16 века

Первая половина 16 века 708 просмотров Первая половина 16 века В результате военного противостояния Литвы и России, 25 марта 1503 года московский и литовский великие князья заключили перемирие сроком на 6 лет, по условиям которого Стародуб, Почеп, Мглин, Попова Гора, Новгород-Северский и некоторые другие города на весь этот период переходили под власть Москвы. Перемирие это, впрочем, неоднократно нарушалось. Так, в 1503 году поляки, не желавшие мириться с потерей части русских земель, опустошили стародубские селения князя Семена Ивановича. В 1505 году скончался великий князь Иван III. К концу его правления территория Московского государства увеличилась примерно в четыре раза. Занявший престол сын Ивана III — Василий III во внешней политике продолжал линию своего отца, конечной целью которой было присоединение к Москве всех западнорусских областей. Вскоре, после воцарения Василия III, Литва предъявила Москве требование о возврате занятых еще Иваном III городов и получила вполне ожидаемый отказ. За этим последовали очередные военные действия, в которых Литва, оставшись без поддержки союзных ей Казани, Крыма и Ливонии, потерпела очередную неудачу. Василий III Василий III В 1505 году умер Стародубский князь Семен, и княжье место занял его сын Василий Семенович по прозвищу Тулуп, которого вскоре царь Василий III женил на своей свояченице (сестре жены) Марье Юрьевне Сабуровой. С этого момента князь Василий Стародубский стал весьма близкой к царю персоной и считался в Московском государстве крупным и влиятельным политическим деятелем. Очевидно, не последнюю роль в возвышении Василия Стародубского сыграло и его происхождение – он был праправнуком Дмитрия Донского и соответственно, приходился дальней родней Василию III, который также вел свою родословную от Донского. Из детей князя Семена Ивановича, помимо сына Василия, также известен младший сын Гаврила и дочь Мария. В 1507 году в Литве вспыхнуло восстание князя Михаила Глинского. Последний, ища поддержки на востоке, вступил в переписку с великим московским князем и тот обещал ему помощь. Очевидно, слово свое Василий III сдержал, поскольку известно, что осенью 1507 года князь Василий Семенович Стародубский вместе с Василием Шемячичем ходили в литовский поход на помощь Глинскому. При изучении событий, происходивших на рубеже 15 и 16 веков, обращает на себя внимание факт тесного взаимодействия между Новгород-Северским князем Василием Шемячичем и Стародубскими князьями Семеном и Василием. Как выяснилось, у этих князей было немало общего и помимо чисто географического соседства. Во-первых, они приходились друг другу родственниками, будучи прямыми потомками Дмитрия Донского. Прадеды Шемячича и Василия Стародубского – Юрий и Андрей, соответственно, были сыновьями Дмитрия Донского. Во-вторых, все они были потомками князей, бежавших из Московии в Литву и получивших от великого литовского князя уделы. На протяжении нескольких десятилетий Василий и Семен были близкими соседями, много раз вместе сражались с общим врагом. Исходя из этого, может сложиться впечатление, что Новгород-Северский князь и его стародубские соседи были близкими и верными товарищами. Однако, при более детальном изучении этого вопроса, оказалось, что отношения между Шемячичем и Стародубскими князьями были далеко не безоблачными. Как выяснилось, на протяжении всего времени своего княжения Стародубские князья Семен и Василий регулярно писали в Москву доносы на Василия Шемячича, предупреждая великого князя о возможной его измене. Особенно враждебными были отношения между Шемячичем и Василием Семеновичем. Достоверная причина имевшейся между соседями неприязни историкам неизвестна. В итоге, Шемячич все-таки стал жертвой подозрений в измене. Правда случилось это в 20-х годах 16 века, т.е. без участия Стародубского князя Василия, который к тому времени уже скончался. В 1525 году Василий Шемячич был обвинен в измене, заключен под стражу и скончался в заточении в 1529 году. Князь Новгород-Северский Василий Иванович Шемячич стал одним из последних удельных князей в истории России. Отметим по этому поводу, что 16 век вообще стал периодом, во время которого такое понятие как «удельное княжение» перестало существовать в России как институт. В 1508 году, по мирному договору между Россией и Литвой все завоевания Ивана III остались за Москвой. Таким образом, в 1508 году Стародуб и Новгород-Северский окончательно перешли под протекторат России. Еще недавно наши предки жили на восточной окраине Литвы и вот теперь они уже жители юго-западной околицы Московского государства. В те времена в нашем регионе граница Московии с Литвой проходила примерно по тому же рубежу, который сегодня разделяет Брянщину с Могилевской и Гомельской областями. В религиозном отношении с начала 16 века территория нашего региона стала подчиняться Смоленскому епископу. Начиная с 16 века, с целью привлечения в здешние земли новых жителей, московские власти предоставляли переселенцам существенные льготы. Например, в период правления Ивана IV царь лично издал указ, освобождающих жителей юго-западного пограничья от многих повинностей, таких, например, как уплата податей. Ну а теперь пришло время поговорить и об истории возникновения «унечских» населенных пунктов. Параллельно с этим мы будем рассказывать и о персонажах, так или иначе связанных с историей наших сел и деревень. Существует мнение, что еще в домонгольский период, а также сразу после свержения монгольского ига (14-15 века) на территории современного Унечского района уже существовали такие поселения как Рассуха, Рюхово, Найтоповичи, Лыщичи, Рохманово, Высокое, Старые Ивайтенки, Старое Задубенье, Волкустичи, Борозднино (Борознино), Брянкустичи, Горяны, Врянцы, Жуково, Белогорщ, Долматово, Труханово, Анушино, Еленск. О селе Борозднино известно, что оно было основано в период пребывания нашего региона в составе ВКЛ неким Бороздной. Отметим, что эта фамилия будет многократно появляться в исторических документах последующих лет и в частности, в 1620 году, когда польские власти утвердили Борозднино за Яковом Ивановичем Бороздной. О последнем известно, что он был жителем Стародубского повета и боярским сыном. При этом, в выданном подтвердительном листе на владение Борозднино и другими селами, подчеркивалось, что Яков Бороздна вступает во владение на «дедичныя» вотчины, из чего можно заключить вывод, что Бороздны владели селом и на протяжении предыдущих столетий. Первоначально Бороздна принял село во владение по письму польских комиссаров Стравинского и Глембоцкого (о них см. ниже), однако уже в 1623 году получил от королевича Владислава IV Вазы (1595-1648) полноценный универсал на все свои имения. Вместе с Яковом Бороздной немало имений в Стародубском краю получили при поляках и его братья – Дмитрий, Осип и Владимир. Однако, если брать населенные пункты современного Унечского района, то Борозднино – единственное село, принадлежавшее здесь Борозднам. В основном их владения располагались на территории современных Стародубского, Мглинского и Клинцовского районов. О Борозднах можно сказать, что это был один из наиболее древних и крупных землевладельческих родов Стародубщины, представители которого проживали на здешних землях многие столетия. Происхождение рода точно неизвестно. Прозвище «Бороздна» может указывать на его связь с периодом перехода от подсечного земледелия к пашенному, от бороны к сохе, т.е. к появлению борозды. Село Рюхово на речке Трубише впервые упоминается в первой четверти 16 века, но основано оно было, вероятно, еще раньше, как минимум, в литовские времена. И это, если не считать того, что на юго-западной окраине Рюхова было обнаружено древнерусское городище, свидетельствующее о том, что земли в районе этого села обживались людьми с незапамятных времен. В первой четверти 16 века уже было известно село Найтоповичи. Впрочем, окрестности этого села были освоены людьми еще на рубеже 1 тысячелетия до н.э. – 1 тыс. лет. н.э., о чем свидетельствует городище раннего железного века, обнаруженное недалеко от Найтопович. В период польского владения Найтоповичи входили в Стародубский повет Смоленского воеводства. 1512 год был отмечен участием князя Василия Стародубского в военном походе на Смоленск, который продолжал оставаться под властью Литвы. В этом походе Василий командовал авангардным полком московского войска. Однако, Смоленск с первого раза не сдался, покорившись Москве лишь два года спустя. Весной 1513 года в Стародуб был отправлен сильный военный отряд во главе с князьями Иваном Ушатым и Семеном Серебряным, перед которыми стояла задача оборонять город от возможного нападения крымских татар, которые, согласно поступившим сведениям, имели планы по нападению на Стародубщину. И действительно, летом 1513 года у стен Стародуба появились крымские татары. Не сумев взять город, они основательно опустошили его окрестности. Однако, узнав, что в Боровске стоят главные силы русского войска, на дальнейший поход крымский хан Менгли-Гирей не решился. Заметим, что аппетиты крымских правителей не ограничивались лишь грабительскими набегами в здешние края. Так, известно, что крымский хан Мухаммед-Гирей требовал у Москвы передать ему несколько северских городов, в числе которых значился и Стародуб, но получил отказ. Осенью 1514 года Стародубщина вновь испытала на себе тяжесть крымскотатарского нашествия. Однако, крымчаки не сумели взять город и в этот раз. Крымские татары совершали набеги как самостоятельно, так и в союзе с Речью Посполитой, продолжавшей владеть почти всей территорией современной Украины. Лишь один такой набег весной 1515 года, совершенный крымским царевичем Мухаммед-Гиреем совместно с Киевским воеводой Андреем Немировичем (?-1541) и воеводой Остафием Дашкевичем (?-1536), закончился для Северщины разорением, гибелью и пленением десятков тысяч местных жителей. Если доверять польским источникам, то число плененных в Северской земле составило от 60 до 100 тысяч человек. Что касается Стародуба, то, несмотря на отсутствие князя Василия, который во время этого набега находился в Москве, воевода и горожане сумели отстоять крепость. Подписанный с Литвой в 1508 году мирный договор фактически не соблюдался ни одной из сторон, поскольку на протяжении всей первой трети 16 века в приграничной Стародубщине происходили постоянные стычки между московскими и литовскими отрядами. Так, в январе 1509 года Сигизмунд жаловался князю Василию III на то, что московские люди, живущие на пограничье, в том числе и на Стародубщине, совершают набеги в литовские земли. В июле 1511 года Сигизмунд I снова написал Московскому великому князю аналогичную жалобу, в которой особо выделил Стародубского князя Василия Семеновича, при этом, назвал того предателем: «… тот зрадник наш Можайский, вжо после нашого с тобою докончанья, забрал села наши Речицкие, на имя Засовье, а Чоботовичи, а Калкгевичи, а Бацуни, а Юрное, а Гирево, а Засну, а Левошевичи, а Кисловичи, а Борки, и чинит собе рубеж по самый Днепр…». Из процитированного письма Сигизмунда мы видим, что Стародубский князь Василий, не считаясь с мирным договором 1508 года, предпринимал попытки расширить свой удел, захватывая литовские земли вплоть до Днепра. В 1517 году московское войско собралось в Стародубе для похода в литовские земли. Однако, поход этот для Москвы закончился сокрушительным поражением от армии, возглавляемой Полоцким воеводой Альбертом Гаштольдом. В Стародубе же в 1517 году воеводой служил Федор Дмитриевич Пронский (?-1537). В 1518 году умер Стародубский князь Василий. Детей он не имел, а потому в 1519 году на его место в Стародуб из Москвы был прислан царский наместник, по-сути обладавший в городе ничем не ограниченной властью. Известно его имя — Семен Федорович Курбский (?-1528). До назначения в Стародуб Семен Курбский уже имел опыт наместника в других городах и поучаствовал в нескольких военных походах. В 1525 году Курбский угодил в опалу по причине отрицательного отношения ко 2-му браку великого князя с Еленой Глинской, за что был удален от двора. В 1528 году он был послан воеводой в Нижний Новгород, где, вероятно и скончался. Военными вопросами в Стародубе ведали присланные воеводы Андрей Ростовский и Иван Никитич Бутурлин (?-1538), а немногим позднее — Иван Оболенский, Иван Овчина, Петр Федорович Охлебинин, Михаил Мещерский. Об Иване Бутурлине известно, что это был боярин и воевода на службе у московских князей Ивана III, Василия III и Ивана Грозного. В 1499 году в походе Ивана III на Смоленск был воеводой левой руки. В 1508 году, вместе с другими воеводами отражал набеги татар из под Белева и Одоева. В 1513 году участвовал в походе на Смоленск, в том же году получил боярский чин и был назначен наместником в Ивангород. В 1519 был наместником в Новгороде. В 1520 году Бутурлин был вторым воеводой большого полка на берегу Оки. В 1521 году — один из воевод в Серпухове. В 1522 году в чине дворецкого Бутурлин был послан в Краков для утверждения перемирия с польским королем. В 1526 году принимал участие в походе на Казань. В 1528 году воеводствовал в Костроме. В 1530 году ходил на судах вторым воеводой на Казань, где участвовал в штурме предместий города. В 1531 году — воевода в Коломне. В 1535 году Бутурлин был отправлен из Пскова к озеру Себеж, где для закрепления на литовской территории был построен укрепленный земляной город, названный Ивангород на Себеже. В 1536 году находился на воеводстве в Новгороде, откуда был послан против князя Андрея Старицкого, который собирался бежать в Литву. Точные годы нахождения Бутурлина на стародубском воеводстве неизвестны, предположительно, это был промежуток между 1531 и 1535 годами. Таким образом, мы видим, что со смертью Василия Семеновича Стародубское княжество фактически прекратило свое существование и вошло в прямое подчинение великому князю. Впрочем, даже если бы у Василия и были наследники, вряд ли Стародубское удельное княжество просуществовало бы долго. В 16 веке централизация власти в Московском государстве усиливалась с каждым годом и рано или поздно великий князь принял бы решение ликвидировать территории, которые находились от него в полузависимом состоянии. Впрочем, Стародуб, несмотря на ликвидацию удела, своего значения не утратил и оставался одним из ключевых военных аванпостов на юго-западных рубежах страны. В 1519 году русское войско вновь собралось в поход на Литву. Военные действия велись по двум основным направлениям. На южном фланге одна из московских ратей начинала вторжение от Стародуба, две других – севернее, от Смоленска и Пскова. Войском, выступавшим из Стародуба, командовали воеводы Андрей Ростовский и Иван Бутурлин. Поход 1519 года оказался более успешным, чем двумя годами ранее – на этот раз русское войско дошло до самого Вильно. Однако, взять литовскую столицу не удалось. 1523 год ознаменовался новым договором с ВКЛ, согласно которому литовский князь в очередной раз брал на себя обязательство не предпринимать попыток воевать Северщину. Впрочем, конфликты вокруг Стародуба и Северской земли не прекращались и во время действия этого договора, о чем свидетельствуют взаимные жалобы литовского князя Сигизмунда и московского царя Василия, которые они писали друг другу. Так, в июне 1526 года Сигизмунд писал к Василию III: «… наместники и поместчики твои украинные, с Гомья, з Стародуба, з Брянска и з Лук, и з инших твоих украйных городов, не однокрот, пришедши войною, волости наши, Горволь, Речицу, Пропойск, Чичерск, Кричов, Лучичи и иншие наши волости воевали, и многих людей в полон повели, и животы их забрали...». В 1528 году перемирие между Московией и Литвой было продлено еще на 6 лет. В целом, вся первая половина 16 века была отмечена непрекращающейся борьбой Москвы и Литвы за Северскую землю. В 1529 году московское войско перешло границу с Литвой на ее северском участке и увело в плен много литовских жителей. В феврале 1531 года году пятитысячное крымскотатарское войско направилось в поход к Стародубу. Неизвестно, чем бы закончился этот набег для наших предков, если бы татары не изменили свои намерения, неожиданно повернув к Туле. Весной того же года сообщается о нападении русского войска из нескольких тысяч человек на Кричевскую волость Литвы. Весь ход этих событий показывает, что рано или поздно существовавшая в отношениях Москвы и Вильно напряженность должна была вылиться в более масштабные столкновения. Компромисс, т.е. заключение долгосрочного мира, был вряд ли возможен, поскольку царь Василий не собирался уступать Литве ранее захваченные города, а Сигизмунд, в свою очередь, отказываться от них тоже не желал. По результатам состоявшихся в 1532 году переговоров перемирие между Литвой и Московией было продлено еще на один год. В начале декабря 1533 года скончался Василий III и на престол взошел малолетний Иван IV — будущий Грозный, который в силу малолетства находился на попечении матери. В таких условиях Москва подошла к знаменательной дате — 25 декабря 1533 года – дню окончания договора о перемирии с Литвой. Царь Иван Грозный Царь Иван Грозный Начавшийся 1534 год принес в Литву весть о том, что в Москве развернулась борьба различных группировок за верховную власть. Политическая нестабильность в России давала Литве хороший шанс для начала войны за возвращение утраченных Смоленской и Северской земель. Срочно созванный в феврале 1534 года польский сейм утвердил решение о начале военной кампании. Однако, приготовления к походу на Россию неоправданно затянулись. Формирование сборной литовско-татарской армии у границ с Московией под командованием знатного польско-литовского военачальника Юрия Радзивилла полностью завершилось лишь к августу 1534 года. Последовавшая затем кампания 1534-1535 годов вошла в историю под названием Стародубской войны. 19 августа 1534 года отряды Киевского воеводы Андрея Немирова вторглось в пределы Московского государства на северском участке его границы. В начале сентября 1534 года армия подошла к стенам Стародуба с юго-запада и осадила крепость. Однако, осада города не дала результатов. Стародубцы успешно отбили нападение и даже сумели взять в плен несколько десятков неприятелей во главе с гетманом жолнерским Суходольским. К слову сказать, Стародуб, постоянное население которого было невелико, в период военной опасности мог укрыть за своими стенами более 10 тысяч жителей, проживающих в окрестностях города. Известно, что воеводами в Стародубе в то время были Федор Федорович Телепнев-Оболенский-Овчина, И. Тростенский, К. Курлятев, а городским наместником – Александр Васильевич Кашин-Оболенский. Говоря о связи Федора Овчины со Стародубом, следует отметить, что его назначение сюда воеводой, возможно, вызвано тем обстоятельством, что Стародуб был вотчинным городом для отдельных представителей многочисленного и могущественного тогда семейства Глинских, с которым Овчины были тесно связаны. Из потомков Федора Овчины известен его сын Дмитрий. В 1525, 1526, 1528 и 1531 годах наместником в Стародубе был князь Александр Иванович Стригин, который, как и Федор Овчина, приходился двоюродным братом Ивану Овчине-Телепневу (?-1538) — фавориту Елены Глинской. Иван Овчина, в свою очередь, между 1510 и 1520 годами и сам был воеводой в Стародубе. Последний является самым известным представителем рода Овчин. Будучи фаворитом Глинской, в 1534-1538 годах И.Ф. Овчина-Телепнев фактически единолично правил Московским государством. Иван и Федор Овчина-Телепневы были представителями одного из древнейших и знатнейших русских дворянских родов Оболенских. Все Оболенские являются потомками князей Черниговских, а фамилия их происходит от названия города Оболенск, который получил в удел князь Константин Юрьевич, считающийся основателем рода Оболенских, приходившийся внуком Михаилу Всеволодовичу – последнему Черниговскому князю. А.В. Кашин-Оболенский еще в 1508 году был упомянут на службе у удельного Стародубского князя. Затем, до назначения в 1525 году в Стародуб, участвовал во многих московских военных походах. После Стародуба продолжил государеву службу, был воеводой в Рязани и Белеве. В 1534 году вновь служил вторым воеводой и наместником в Стародубе, когда Киевский воевода Немирович осадил город и выжег его предместья. Однако, благодаря смелой вылазке осажденных во главе с Кашиным, незваные гости были отброшены и бежали, оставив в руках стародубцев 40 пушкарей с орудиями. В 1540 году Кашин-Оболенский был вторым воеводой в Муроме, а затем отправлен послом в Крым, где был задержан ханом Сахиб-Гиреем и до 1542 года находился в плену, пока за него не был заплачен выкуп. Касаясь упомянутого набега Немировича на Стародубщину в 1534 году, отметим, что более удачным для Киевского воеводы оказалось нападение на соседний Радогощ (Погар). Город был захвачен и сожжен вместе с воеводой Матвеем Лыковым. Но победа под Радогощем оказалась в здешних землях единственным успехом литовцев (литовцами мы называем их условно, постольку, поскольку войско Немировича по-сути представляло польско-литовское государство). Последовавшее затем нападение на Почеп также было отбито. После этого войско Немировича покинуло пределы Северщины и направилось к Смоленску, где совместно с корпусом Виншевецкого приступило к штурму города. Однако, бой за Смоленск тоже не принес литовцам успеха и 1 октября 1534 года Сигизмунд принял решение временно распустить армию, оставив лишь около 3 тысяч солдат для охраны пограничных крепостей. Сигизмунд I Сигизмунд I Теперь настал черед ответа со стороны России. В начале февраля 1535 года московское войско выступило на Литву сразу по трем направлениям: из районов Опочки, Смоленска и Стародуба. Основной группой южного войска, собранного под Стародубом, командовали князья Ф. Овчина-Телепнев и И.Т. Тростенский. Передовым и сторожевым отрядами командовали князья Константин и Дмитрий Курлятевы, соответственно. Февральская военная кампания оказалась удачной. Так, войска северной группы дошли почти до самого Вильно и поход этот был не менее жестоким и опустошительным, нежели совместные литовско-татарские набеги на Московию. Северское стародубское войско прошлось по литовским землям в районе Речицы, Мозыря, Бобруйска, Рогачева, дошло до Новгорода Литовского (совр. Новогрудок Гродненской области) и к 23 февраля 1535 года вернулось домой. В результате этих походов экономике Литвы был нанесен колоссальный ущерб. «…и людей многих высекли нещадно, и многое множество литвы полону привели; а из Литовские земли, дал бог, пришли здорово» — сообщает нам Постниковский летописец о походе 1535 года. То обстоятельство, что в качестве форпоста для военного похода на Литву использовался именно Стародуб, говорит нам о том, что в то время город был наиболее значительной военной крепостью на юго-западных рубежах Московского государства. Говоря о стародубской крепости как об оборонительном сооружении, отметим, что остатки земляных городских укреплений 16-начала 17 веков частично сохранились вплоть до середины 19 века. А в России тем временем наступила эпоха правления Ивана IV, более известного под прозвищем Грозный. Разумеется, трехлетний Иван в тридцатые годы 16 века в силу малолетнего возраста непосредственного управления страной не осуществлял, но формально уже с 1533 года носил титул великого князя Московского и всея Руси. 1534 год был очень непростым для Стародубщины. Но еще более тяжелые испытания нашим предкам сулил наступивший 1535 год. В Речи Посполитой, несмотря на все заключенные с Россией договоры, никогда не забывали про то, что Стародуб и вся Северщина еще не так давно были в составе польско-литовского государства. Отошедшие к Москве земли в польских королевских грамотах того времени так и именовались: «…замки наши отчизные Северские…». О том, насколько важным считала для себя Речь Посполитая решение «Северского вопроса», красноречиво свидетельствуют события 1535 года. После февральского похода 1535 года Москвы на Литву, польский сейм принял решение оказать литовцам помощь в войне с Россией. Оценив ситуацию и приняв во внимание, что основное внимание Московия уделяет обороне своих западных и северо-западных рубежей, Сигизмунд решает нанести удар на юго-западе, то есть, в Северской земле. Основные военные события 1535 года развернулись летом. 16 июля 1535 года польско-литовское войско овладело пограничной крепостью Гомель. И уже спустя две недели — 30 июля 1535 года сорокатысячная армия подошла к стенам Стародуба, приступив к осаде хорошо укрепленного города. Сражение, о котором пойдет речь ниже, считается самым крупным и наиболее кровопролитным в истории Стародуба, в частности, и всего нашего региона, в целом. Защитникам города противостояла мощная и хорошо обученная армия под командованием польского коронного гетмана Яна Тарновского (1488-1561). Остановимся ненадолго на его личности. Ян Тарновский Ян Тарновский Ян Амор Тарновский родился в Тарнуве на юге Польши и происходил из богатой благородной семьи. Воспитывался при королевских дворах, затем обучался в Краковской академии, где получил хорошее образование. Свою военную карьеру Тарновский начал в возрасте 22 лет под руководством гетмана Константина Острожского. Принимал участие в походе на Молдавию в 1512 году, где руководил кавалерийским подразделением. В 1517-1521 годах осуществил большое путешествие по миру: побывал в странах Западной Европы, на Ближнем Востоке, в Египте, Греции и Турции. С 1527 года был назначен коронным гетманом. Эта должность в Речи Посполитой автоматически давала статус министра Короны Королевства Польского и руководителя всего польского войска. Тарновский был коронным гетманом весьма долго – с 1527 по 1559 годы. Тарновский также известен как основатель города Тернополя – ныне областного центра на западе Украины. Летописные источники сообщают, что вместе с литовцами у стен Стародуба находился и русский боярин Семен Бельский, годом ранее сбежавший из Московии в Литву. По мнению историков, именно последний приложил немало усилий для того, чтобы убедить польского короля начать Стародубскую войну. Среди прочих известных личностей, состоявших во время осады и штурма Стародуба при армии Тарновского, назовем Киевского воеводу Остафия Дашкевича, для которого это был уже не первый визит в Стародубский край. Так, мы уже упоминали, что Дашкевич в 1515 году совершил набег на Стародубщину совместно с крымскими татарами. Попытки взять Стародуб продолжались около месяца, в течение которого город обстреливался из пушек и пищалей. Возглавлявший оборону Стародуба наместник Федор Телепнев-Оболенский-Овчина организовал из крепости ответный пушечный огонь. Когда стало очевидным, что стародубцы долго не продержатся, в Москве решили помочь им и послать к осажденному городу войско. Но в это самое время начался очередной большой набег крымских татар на Россию и Москве уже было не до Стародуба. К сожалению, подробных сведений об обороне города на протяжении большей части августа 1535 года не имеется. Основная масса доступной информации касается событий, связанных со штурмом и захватом крепости. Штурм Стародуба начался в один из дней конца августа 1535 года и закончился для Стародуба трагически. Поляки и литовцы сумели взорвать одну из крепостных стен и через образовавшийся пролом проникли внутрь. Для разрушения крепостной стены было использовано очень редкое по тем временам минное оружие: около 300 человек выкопали под городской стеной галерею длиной в 200 саженей (более 400 метров), в которую заложили бочки с взрывчаткой. В результате взрыва в стене образовался большой пролом, в который сразу устремились вражеские солдаты. «А того лукавства подкапывания не познали, что наперед того в наших странах не бывало подкапывания» — так описывает эпизод с захватом города Воскресенская летопись. Следует сказать, что такой способ взятия крепостей, как подкоп с подрывом, уже давно практиковался в армиях Западной Европы, однако на европейском востоке был в новинку, а в России и вовсе никогда не применялся. В связи с этим отметим, что в армии Тарновского было немало наемных специалистов из стран Западной Европы, среди которых выделялись немецкие инженеры. Историки считают, что такой способ, как подкоп и взрыв крепостной стены, был применен впервые за всю историю русской земли именно в Стародубе в 1535 году. Подкоп и подрыв крепости для того времени, видимо, был настолько удивительным делом, что имя одного из исполнителей взрыва даже попало на страницы Евреиновской летописи: «Оли ж ляхове, которые с тем разумели Ербурд с торыщи своими почалися копать под стену городовую, и когда подкопали и подложили зелия под стену з бочками, и зажгли кнотом, и выкинуло 4 городни…». Из летописи мы видим, что взрывными работами руководил некий Ербурд. Учитывая особенности летописной транскрипции того времени, предположим, что Ербурд – это переиначенная на русский лад фамилия Гербурт. И действительно, в войске Тарновского на одной из руководящих должностей состоял некий Ян Гербурт. В частности, в 1544 году он фигурирует как один из руководителей строительства оборонительных укреплений Тарнополя (совр. Тернополь) – крепости, основанной Тарновским. Рискнем предположить, что этот Ян Гербурт как раз и был тем самым «Ербурдом», организовавшим подрыв крепостной стены Стародуба. Впрочем, мы можем и ошибаться, т.к. Гербурты были довольно представительной фамилией в Речи Посполитой. Пробить стену Стародубской крепости оказалось лишь половиной дела – проникнувшим внутрь солдатам нужно было еще преодолеть крепостные ров и вал. Для этих задач неприятель также использовал нестандартные средства — поляки применили так называемые «вороны», среди которых, предположительно были подъемные механизмы в виде колодезного журавля, на конце которого крепился большой ящик с солдатами. Воеводе Федору Телепневу-Оболенскому-Овчине дважды удавалось выбить неприятеля из Стародуба. После того, как стало понятно, что Стародуб обречен, воевода пытался выйти с отрядом из крепости, но был взят в плен и впоследствии заточен в неволю. Сведения о его дальнейшей судьбе противоречивы. По одним данным Овчина возвратился из плена в 1537 году, по другим – сгинул, находясь в неволе. Вместе с Овчиной-Оболенским в плен были взяты его служилый князь Андрей Иванович Горбатый и князь Семен Федорович Сицкий. Впрочем, Андрея Горбатого мы видим на свободе уже в сентябре того же года, когда он приезжал в Москву к Ивану Телепневу-Оболенскому с целью передать послание гетмана Юрия Радзивилла о желании польского короля быть в мире и братстве с великим князем. Среди плененных также значатся имена стародубского городничего Фомы Григорьевича Чаплина, местного жителя Семена Семеновича Замыцкого, боярского сына Григория Корьбы. Среди погибших в стенах Стародубской крепости называются князь Петр Ромодановский и Никита Колычев. Всего за стенами Стародуба погибло около 13 тысяч (по другим данным более 20 тысяч) человек, а сам город был разрушен и выжжен практически до основания. Такое большое количество погибших объясняется тем, что за стенами Стародуба в период военной опасности укрывались не только горожане, но и многочисленное население из сел и деревень Стародубщины. «…город сожгли и воеводу князя Федора Васильевича Овчину Оболенского и иных воевод с собою свели и детей боярских, а иных детей боярских и чернь побишя безчислено много…» — Постниковский летописец о разгроме Стародуба. Жестокость, с которой поляки и литовцы расправились с жителями Стародуба, была чрезмерной даже для середины 16 века – эпохи, которая сама по себе была жестокой и беспощадной. Так, Иван Грозный впоследствии, в переписке с польским монархом Сигизмундом II упоминал: «…в наши не в свершенные лета отец государя вашего Жигимонт король прислал своих людей с бесермены к нашей вотчине к Стародубу, и город взяли, и воевод наших, и детей боярских с женами и с детьми многих поимали и порезали, как овец». Польский хронист Марцин Вельский поместил в «Хронике всего света» подробный рассказ о взятии Стародуба. Переиздавая хронику в 1564 году, Вельский снабдил текст гравюрой, на которой последовательно изображены все этапы стародубского сражения. На заднем плане показано начало штурма: солдаты лезут по лестницам на стены, с которых защитники бросают им на головы камни, видны клубы дыма и рушащиеся башни. Изобразил Вельский и окончание штурма: со связанными руками пленные воеводы идут к стоящему перед большим шатром человеку в рыцарских доспехах и с дорогой цепью на груди (вероятно, гетману Тарновскому). Отмечая беспощадность Тарновского, М. Вельский пишет, что он «велел казнить всех старых», оставив в живых лишь тех, кто моложе (видимо, для взятия их в плен). «…Подсадных людей и пищальников и чернь сажали улицами да обнажали да секли» — сообщает Вельский. Согласно Евреиновской летописи, плененных в Стародубе детей боярских казнили целый день, «и много трупов мертвых…лежаше до тысечи». Узнав о трагической судьбе стародубцев, осадный воевода соседнего Почепа Сукин решил, не дожидаясь прихода литовцев, дотла сжечь город и уйти с населением в сторону Брянска. После разгрома Стародуба польско-литовское войско продвинулось немного на запад – в район Почепа и Радогоща, однако, дальше идти не решилось, так как к Брянску уже подтягивались крупные силы русских. Радзивилл принял решение отвести армию на территорию Литвы. Кампания 1535 года не закончилась для поляков отвоеванием Северщины, однако жестокий разгром Стародуба был призван продемонстрировать Москве всю серьезность намерений Речи Посполитой в борьбе за Северские земли, которые были чрезвычайно уязвимы, т.к. находились на крайних рубежах Московского государства и непосредственно граничили с Литвой. Спустя год после описанных событий, разоренный дотла Стародуб начал заново отстраиваться и постепенно заселяться людьми. Новгородская 4-я летопись сообщает нам о тех событиях следующее: «…И государь князь великий повелел того же лета новой град поставити; и по государеву слову поставиша град в то же имя Стародуб, в лето 7044, и церкви священныя поставиша…». Учитывая бедствия, постигшие город, царь принял решение освободить Стародубщину от податей на 15 лет. В июне 1536 года князь-воевода П.И. Горенский ходил с войском из Стародуба в литовские земли на Любеч (совр. Черниговская область), опустошив окрестности которого, вернулся обратно. «Острог взяли и посад пожгли», захватили «полон», настолько большой, что из-за него «под иные городы не пошли» и вернулись «все целы и здравы» — сообщал летописец о походе на Любеч. О воеводе Горенском известно, что он долго и верно служил Ивану IV, однако, с началом опричнины, осенью 1564 года пытался бежать в Литву, однако, уже в литовских пределах его настигла погоня. В целях укрепления окраинных рубежей государства, в 1535-1536 годах на стародубско-северском участке московско-литовской границы была возведена линия оборонительных укреплений – так называемая засечная черта. Сооружение таких черт было в целом характерным для Московского государства 16 века. Эти укрепления состояли из многокилометровых засек (поваленных деревьев), валов, рвов, частоколов, перемежавшихся естественными природными преградами (реками, оврагами). Ключевыми крепостями с земляными укреплениями в обороне юго-западных границ были Стародуб и Почеп. Следует сказать, что создание оборонительных укреплений на северском участке границы Московии оказалось довольно эффективным, поскольку положило конец набегам крымских татар на северские города. В 1537 году Россия и Речь Посполитая заключили в Москве очередное соглашение о мире сроком на 5 лет, по условиям которого Московии пришлось отказаться от притязаний на Любеч и Гомель. Впрочем, отметим, что мирное соглашение 1537 года обоюдно нарушалось постоянными локальными конфликтами. Так, в октябре 1538 года Иван IV обращался к Сигизмунду: «Писал к нам из Стародуба воевода наш Федор Семенович Воронцов, а сказывает, что литовские люди из Речицы и из Чичерска вступаются в наши земли, в волости и в села, которые в перемирных грамотах писаны в нашу сторону к Стародубу, в Бабичи, в Светиловичи, в Голодну, в Скарбовичи, в Лапичи…». К решению «Северского вопроса» Речь Посполитая подходила комплексно. В частности, не теряло времени даром ее дипломатическое ведомство. Одним из крупнейших, как сегодня принято говорить, геополитических игроков в регионе в то время было Крымское ханство. В 1540 году великий литовский князь и крымский хан Сахиб-Гирей заключили сделку, по условиям которой хан обязался отвоевать у Москвы в пользу Литвы северские города, включая Стародуб. Со стороны хана интерес был сугубо меркантильным – Речь Посполитая за оказанные «услуги» обещалась выплачивать дважды в год солидную сумму денег. Первые попытки исполнить взятые на себя «договорные обязательства» Сахиб-Гирей предпринял весной 1542 года, послав к Стародубу и Новгороду-Северскому войско под командованием царевича Эмин-Гирея. Однако, этот набег был успешно отбит. В 1543 году в Стародубе случился большой пожар, который начался в результате удара молнии. В ходе пожара сгорела крепость, но городской посад уцелел.

Карамзин о 1530-1538

ТОМ VIII Глава I. Великий князь и царь Иоанн IV Васильевич. Г. 1533—1538 Беспокойство россиян о малолетстве Иоанна. Состав Государственной думы. Главные вельможи. Глинский и Телепнев. Присяга Иоанну. Заключение князя Юрия Иоанновича. Общий страх. Измена к. Симеона Вельского и Лятцкого. Заключение и смерть Мих. Глинского. Смерть князя Юрия. Бегство, умысел и заключение к. Андрея Иоанновича. Казнь бояр и детей боярских. Смерть к. Андрея. Дела внешние. Перемирие с Швециею и с Ливониею. Молдавия. Посланник турецкий. Астрахань. Дела ногайские. Посольство к Карлу V. Присяга казанцев. Гордый ответ Сигизмундов. Нападение крымцев. Война с Литвою. Ислам господствует в Тавриде. Строение крепостей в Литве. Набег крымцев. Литовцы берут Гомель и Стародуб. Мятеж Казани. Шиг-Алей в милости. Война с Казанью. Победа над Литвою. Крепости на литовской границе. Перемирие с Литвою. Дела крымские. Смерть Ислама. Угрозы Саип-Гирея. Строение Китая-города и новых крепостей. Перемена в цене монеты. Общая нелюбовь к К=Елене. Кончина правительницы. [1533 г.] Не только искренняя любовь к Василию производила общее сетование о безвременной кончине его; но и страх, что будет с государством? волновал души. Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя; никогда — если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу — не видала своего кормила государственного в руках юной жены и чужеземки, литовского ненавистного рода. На троне не бывает предателей: опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, коих имя напоминало измену. Хотя лесть придворная славила добродетели великой княгини, ее боголюбие, милость, справедливость, мужество сердца, проницание ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря; но благоразумные уже и тогда умели отличать язык двора и лести от языка истины: знали, что добродетель царская, трудная и для мужа с крепкими мышцами, еще гораздо труднее для юной, нежной, чувствительной жены, более подверженной действию слепых, пылких страстей. Елена опиралась на Думу боярскую: там заседали опытные советники трона; но совет без государя есть как тело без главы: кому управлять его движением, сравнивать и решить мнения, обуздывать самолюбие лиц пользою общею? Братья государевы и двадцать бояр знаменитых составляли сию верховную Думу: князья Вельские, Шуйские, Оболенские, Одоевские, Горбатый, Пеньков, Кубенский, Барбашин, Микулинский, Ростовский, Бутурлин, Воронцов, Захарьин, Морозовы; но некоторые из них, будучи областными наместниками, жили в других городах и не присутствовали в оной. Два человека казались важнее всех иных по их особенному влиянию на ум правительницы: старец Михаил Глинский, ее дядя, честолюбивый, смелый, самим Василием назначенный быть ей главным советником, и конюший боярин, князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, юный летами и подозреваемый в сердечной связи с Еленою. Полагали, что сии два вельможи, в согласии между собою, будут законодателями Думы, которая решила дела внешние именем Иоанна, а дела внутренние именем великого князя и его матери. Первым действием нового правления было торжественное собрание духовенства, вельмож и народа в храме Успенском, где митрополит благословил державного младенца властвовать над Россиею и давать отчет единому богу. Вельможи поднесли Иоанну дары, послали чиновников во все пределы государства известить граждан о кончине Василия и клятвенным обетом утвердить их в верности к Иоанну. Едва минула неделя в страхе и надежде, вселяемых в умы государственными переменами, когда столица была поражена несчастною судьбою князя Юрия Иоанновича Дмитровского, старшего дяди государева, или оклеветанного, или действительно уличенного в тайных видах беззаконного властолюбия: ибо сказания летописцев несогласны. Пишут, что князь Андрей Шуйский, сидев прежде в темнице за побег от государя в Дмитров, был милостиво освобожден вдовствующею великою княгинею, но вздумал изменить ей, возвести Юрия на престол и в сем намерении открылся князю Борису Горбатому, усердному вельможе, который с гневом изобразил ему всю гнусность такой измены. Шуйский увидел свою неосторожность и, боясь доноса, решился прибегнуть к бесстыдной лжи: объявил Елене, что Юрий тайно подговаривает к себе знатных чиновников, его самого и князя Бориса, готового немедленно уехать в Дмитров. Князь Борис доказал клевету и замысл Шуйского возмутить спокойствие государства: первому изъявили благодарность, а второго посадили в башню. Но бояре, излишне осторожные, представили великой княгине, что если она хочет мирно царствовать с сыном, то должна заключить и Юрия, властолюбивого, приветливого, любимого многими людьми и весьма опасного для государя-младенца. Елена, непрестанно оплакивая супруга, сказала им: «Вы видите мою горесть: делайте, что надобно для пользы государства». Между тем некоторые из верных слуг Юриевых, сведав о намерении бояр московских, убеждали князя своего, совершенно невинного и спокойного, удалиться в Дмитров. «Там,— говорили они, — никто не посмеет косо взглянуть на тебя; а здесь не минуешь беды». Юрий с твердостию ответствовал: «Я приехал в Москву закрыть глаза государю брату и клялся в верности к моему племяннику; не преступлю целования крестного и готов умереть в своей правде». Но другое предание обвиняет Юрия, оправдывая Боярскую думу. Уверяют, что он действительно чрез дьяка своего, Тишкова, подговаривал князя Андрея Шуйского вступить к нему в службу. «Где же совесть? — сказал Шуйский: — вчера князь ваш целовал крест государю Иоанну, а ныне манит к себе его слуг». Дьяк изъяснял, что сия клятва была невольная и беззаконная; что бояре, взяв ее с Юрия, сами не дали ему никакой, вопреки уставу о присягах взаимных. Шуйский известил о том князя Бориса Горбатого, князь Борис Думу, а Дума Елену, которая велела боярам действовать согласно с их обязанностию. Заметим, что первое сказание вероятнее: ибо князь Андрей Шуйский во все правление Елены сидел в темнице. Как бы то ни было, 11 декабря взяли Юрия, вместе со всеми «го боярами, под стражу и заключили в той самой палате, где кончил жизнь юный великий князь Димитрий. Предзнаменование бедственное! Ему надлежало исполниться. [1534—1538 гг. ] Такое начало правления свидетельствовало грозную его решительность. Жалели о несчастном Юрии; боялись тиранства: а как Иоанн был единственно именем государь и самая правительница действовала по внушениям совета, то Россия видела себя под жезлом возникающей олигархии, которой мучительство есть самое опасное и самое несносное. Легче укрыться от одного, нежели от двадцати гонителей. Самодержец гневный уподобляется раздраженному божеству, пред коим надобно только смиряться; но многочисленные тираны не имеют сей выгоды в глазах народа: он видит в них людей ему подобных и тем более ненавидит злоупотребление власти. Говорили, что бояре хотели погубить Юрия, в надежде своевольствовать, ко вреду отечества; что другие родственники государевы должны ожидать такой же участи — и сии мысли, естественным образом представляясь уму, сильно действовали не только на Юриева меньшого брата, Андрея, но и на их племянников, князей Вельских, столь ласково порученных Василием боярам в последние минуты его жизни. Князь Симеон Феодорович Вельский и знатный окольничий Иван Лятцкий, родом из Пруссии, муж опытный в делах воинских, готовили полки в Серпухове на случай войны с Литвою: недовольные правительством, они сказали себе, что Россия не есть их отечество, тайно снеслися с королем Сигизмундом и бежали в Литву. Сия неожидаемая измена удивила двор, и новые жестокости были ее следствием. Князь Иван Вельский, главный из воевод и член верховного совета, находился тогда в Коломне, учреждая стан для войска: его и князя Воротынского с юными сыновьями взяли, оковали цепями, заточили как единомышленников Симеоновых и Лятцкого, без улики, по крайней мере без суда торжественного; но старшего из Вельских, князя Димитрия, также думного боярина, оставили в покое как невинного.— Дотоле считали Михаила Глинского душою и вождем совета: с изумлением узнали, что он не мог ни губить других, ни спасти самого себя. Сей человек имел великодушие и бедственным концом своим оправдал доверенность к нему Василиеву. С прискорбием видя нескромную слабость Елены к князю Ивану Телепневу-Оболенскому, который, владея сердцем ее, хотел управлять и Думою и государством, Михаил, как пишут, смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть самодержавную. Его не слушали, возненавидели и погубили. Телепнев предложил: Елена согласилась, и Глинский, обвиняемый в мнимом, нелепом замысле овладеть государством, вместе с ближним боярином и другом Василиевым, Михайлом Семеновичем Воронцовым, без сомнения также добродетельным, был лишен вольности, а скоро и жизни в той самой темнице, где он сидел прежде: муж, знаменитый в Европе умом и пылкими страстями, счастием и бедствием, вельможа и предатель двух государств, помилованный Василием для Елены и замученный Еленою, достойный гибели изменника, достойный и славы великодушного страдальца в одной и той же темнице! Глинского схоронили без всякой чести в церкви Св. Никиты за Неглинною; но одумались, вынули из земли и отвезли в монастырь Троицкий, изготовив там пристойнейшую могилу для государева деда; но Воронцов, только удаленный от двора, пережил своих гонителей, Елену и князя Ивана Телепнева: быв наместником новогородским, он умер уже в 1539 году с достоинством думного боярина. Еще младший дядя государев, князь Андрей Иоаннович, будучи слабого характера и не имея никаких свойств блестящих, пользовался наружными знаками уважения при дворе и в совете бояр, которые в сношениях с иными державами давали ему имя первого попечителя государственного; но в самом деле он нимало не участвовал в правлении; оплакивал судьбу брата, трепетал за себя и колебался в нерешимости: то хотел милостей от двора, то являл себя нескромным его хулителем, следуя внушениям своих любимцев. Через шесть недель по кончине великого князя, находясь еще в Москве, он смиренно бил челом Елене о прибавлении новых областей к его уделу: ему отказали, но, согласно с древним обычаем, дали, в память усопшего, множество драгоценных сосудов, шуб, коней с богатыми седлами. Андрей уехал в Старицу, жалуясь на правительницу. Вестовщики и наушники не дремали: одни сказывали сему князю, что для него уже готовят темницу; другие доносили Елене, что Андрей злословит ее. Были разные объяснения, для коих боярин, князь Иван Шуйский, ездил в Старицу и сам Андрей в Москву: уверяли друг друга в любви и с обеих сторон не верили словам, хотя митрополит ручался за истину оных. Елена желала знать, кто ссорит ее с деверем? Он не именовал никого, ответствуя: «Мне самому так казалось!» Расстались ласково, но без искреннего примирения. В сие время — 26 августа 1536 года — князь Юрий Иоаннович умер в темнице от голода, как пишут. Андрей был в ужасе. Правительница звала его в Москву на совет о делах внешней политики: он сказался больным и требовал врача. Известный лекарь Феофил не нашел в нем никакой важной болезни. Елену тайно известили, что Андрей не смеет ехать в столицу и думает бежать. Между тем сей насчастный писал к ней: «В болезни и тоске я отбыл ума и мысли. Согрей во мне сердце милостию. Неужели велит государь влачить меня отсюда на носилах?». Елена послала крутицкого владыку Досифея вывести его из неосновательного страха или, в случае злого намерения, объявить ему клятву церковную. Тогда же боярин Андреев, отправленный им в Москву, был задержан на пути, и князья Оболенские, Никита Хромый с конюшим Телепневым, предводительствуя многочисленною дружиною, вступили в Волок, чтобы гнаться за беглецом, если Досифеевы увещания останутся бесполезными. Андрею сказали, что Оболенские идут схватить его: он немедленно выехал из Старицы с женою и с юным сыном; остановился в шестидесяти верстах, думал и решился — быть преступником: собрать войско, овладеть Новым-городом и всею Россиею, буде возможно; послал грамоты к областным детям боярским и писал к ним: «Великий князь младенец; вы служите только боярам. Идите ко мне: я готов вас жаловать». Многие из них действительно явились к нему с усердием; другие представили мятежные грамоты в Государственную думу. Надлежало взять сильные меры: князь Никита Оболенский спешил защитить Новгород, а князь Иван Телепнев шел с дружиною вслед за Андреем, который, оставив большую дорогу, поворотил влево к Старой Русе. Князь Иван настиг его в Тюхоли: устроил воинов, распустил знамя и хотел начать битву. Андрей также вывел свою дружину, обнажив меч; но колебался и вступил в переговоры, требуя клятвы от Телепнева, что государь и Елена не будут ему мстить. Телепнев дал сию клятву и вместе с ним приехал в Москву, где великая княгиня, по словам летописца, изъявила гнев своему любимцу, который будто бы сам собою, без ведома государева, уверил мятежника в безопасности, и велела Андрея оковать, заключить в тесной палате; к княгине его и сыну приставили стражу; бояр его, советников, верных слуг пытали, несмотря на их знатный княжеский сан: некоторые умерли в муках, иные в темницах; а детей боярских, взявших сторону Андрееву, числом тридцать, повесили как изменников на дороге новогородской, в большом расстоянии один от другого.— Андрей имел участь брата: умер насильственною смертию чрез шесть месяцев и, подобно ему, был с честию погребен в церкви Архангела Михаила. Он, конечно, заслуживал наказание, ибо действительно замышлял бунт; но казни тайные всегда доказывают малодушную злобу, всегда беззаконны, и притворный гнев Елены на князя Телепнева не мог оправдать вероломства. Таким образом в четыре года Еленина правления именем юного великого князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери, брата внучатного ввергну-ли в темницу, обесчестили множество знатных родов торговою казнию Андреевых бояр, между коими находились князья Оболенские, Пронский, Хованский, Палецкий. Опасаясь гибельных действий слабости в малолетство государя самодержавного, Елена считала жестокость твердостию; но сколь последняя, основанная на чистом усердии к добру, необходима для государственного блага, столь первая вредна оному, возбуждая ненависть; а нет правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной.— Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви и свирепству кровожадной злобы! В делах внешней политики правительница и Дума не уклонялись от системы Василиевой: любили мир и не страшились войны. Известив соседственные державы о восшествий Иоанновом на престол, Елена и бояре утвердили дружественные связи с Швециею, Ливониею, Молдавиею, с князьями ногайскими и с царем астраханским. В 1535 и 1537 году послы Густава Вазы были в Москве с приветствием, отправились в Новгород и заключили там шестидесятилетнее перемирие. Густав обязался не помогать Литве, ни Ливонскому ордену в случае их войны с нами. Условились: 1) выслать послов на Оксу-реку для восстановления древних границ, бывших между Швециею и Россиею при короле Магнусе; 2) россиянам в Швеции, шведам в России торговать свободно, под охранением законов; 3) возвратить беглецов с обеих сторон. Поверенными Густава были Кнут Андерсон и Биорн Классон, а российскими князь Борис Горбатый и Михайло Семенович Воронцов, думные бояре, наместники новогородские, которые в 1535 году утвердили мир и с Ливониею на семнадцать лет. Уже старец Плеттенберг, знаменитейший из всех магистров ордена, скончался: преемник его, Герман фон Брюггеней, и рижский архиепископ от имени всех златоносцев или рыцарей, немецких бояр и ратманов Ливонии убедительно молили великого князя о дружбе и покровительстве. Уставили, чтобы река Нарова, как и всегда, служила границею между Ливониею и Россиею; чтобы не препятствовать взаимной торговле никакими действиями насилия и даже в случае самой войны не трогать купцов, ни их достояния; чтобы не казнить россиян в Ливонии, ни ливонцев в России без ведома их правительств; чтобы немцы берегли церкви и жилища русские в своих городах, и проч. В окончании договора сказано: « А кто преступит клятву, на того бог и клятва, мор, глад, огнь и меч». Воевода молдавский, Петр Стефанович, также ревностно искал нашего покровительства; хотя уже и платил легкую дань султану, но еще именовался господарем вольным: имел свою особенную политическую систему, воевал и мирился с кем хотел и правил землею как самодержец. Россия единоверная могла вступаться за него в Константинополе, в Тавриде и вместе с ним обуздывать Литву. Именитый боярин молдавский, Сунжар, в 1535 году был в Москве, а наш посол Заболоцкий ездил к Петру с уверением, что великий князь не оставит его ни в каком случае. Россия действительно имела в нем весьма усердного союзника против Сигизмунда, коему он не давал покоя, готовый всегда разорять польские земли; но не могла быть ему щитом от грозного Солимана, который (в 1537 году) огнем и мечом опустошил всю Молдавию, требуя урочной, знатной дани и совершенного подданства от жителей. Они не смели противиться, однако ж вымолили у султана право избирать собственных владетелей и еще около ста лет пользовались оным. Турки взяли казну господарскую, множество золота, несколько диадем, богатых икон и крестов Стефана Великого. В Москве жалели о бедствии сей единоверной державы, не думая о способах облегчить ее судьбу. Правительница и бояре не рассудили за благо возобновить сношения с Константинополем, и Солиман (в 1533 году), прислав в Москву грека Андреяна для разных покупок, в ласковом письме к юному Иоанну жаловался на сию холодность, хваляся своею дружбою с его родителем. К царю астраханскому, Абдыл-Рахману, посылали боярского сына с предложением союза: опасаясь и хана крымского и ногаев, царь с благодарностию принял оное, но чрез несколько месяцев лишился трона: ногаи взяли Астрахань, изгнали Абдыл-Рахмана и на его место объявили царем какого-то Дервешелея. Имея с Россиею выгодный торг, князья сих многолюдных степных орд, Шийдяк, Мамай, Кошум и другие, хотели быть в мире с нею, но жаловались, что наши козаки мещерские не дают им покоя, тысячами отгоняют лошадей и берут людей в плен; требовали удовлетворения, даров (собольих шуб, сукон, доспехов), уважения и чести: например, чтобы великий князь называл их в письмах братьями и государями, как ханов, не уступающих в достоинстве крымскому, и посылал к ним не малочиновных людей, а бояр для переговоров; грозили в случае отказа местию, напоминая, что отцы их видали Москву, а дети также могут заглянуть в ее стены; хвалились, что у них 300 тысяч воинов и летают как птицы. Бояре обещали им управу и договаривались с ними о свободной торговле, которая обогащала Россию лошадьми и скотом: например, с ногайскими послами в 1534 году было 5000 купцов и 50000 лошадей, кроме другого скота. Сверх того сии князья обязывались извещать государя о движениях Крымской орды и не впускать ее разбойников в наши пределы. Шийдяк считал себя главою всех ногаев и писал к Иоанну, чтобы он давал ему, как хану, урочные поминки. Бояре ответствовали: «Государь жалует и ханов и князей, смотря по их услугам, a не дает никому урока». Мамай, именуясь калгою Шийдяковым, отличался в грамотах своих красноречием и какою-то философиею. Изъявляя великому князю сожаление о кончине его родителя, он говорил: «Любезный брат! Не ты и не я произвели смерть, но Адам и Ева. Отцы умирают, дети наследуют их достояние. Плачу с тобою; но покоримся необходимости!» Сии ногайские грамоты, писанные высокопарным слогом восточным, показывают некоторое образование ума, замечательное в народе кочующем. Правительница и бояре хотели возобновить дружественную связь и с императором: в 1538 году послы наши, Юрий Скобельцын и Дмитрий Васильев, ездили к Карлу V и к его брату Фердинанду, королю венгерскому и богемскому. Мы не имеем их наказа и донесений. Но главным предметом нашей политики были Таврида, Литва и Казань. Юный Иоанн предлагал союз хану Саип-Гирею, мир Сигизмунду и покровительство Еналею. Царь народ казанский новыми клятвенными грамотами обязались совершенно зависеть от России. Король Сигизмунд тветствовал гордо: «Могу согласиться на мир, если юный великий князь уважит мою старость и пришлет своих послов ко мне или на границу». Надеясь воспользоваться малолетством Иоанновым, король требовал всех городов, отнятых у него Василием; предвидя отказ, вооружался и склонил хана к союзу с Литвою против России. Еще гонец наш не возвратился от Саип-Гирея, когда узнали в Москве о впадении татар азовских и крымских в рязанские области, где, на берегах Прони, воеводы князья Пун-ков и Гатев побили их наголову. За сей первый воинский успех Иоаннова государствования воеводам торжественно изъявили благоволение великого князя. Хотя, уверенные в неминуемой войне с королем, правительница и бояре спешили изготовиться к ней: но Сигизмунд предупредил их. С особенною милостию приняв наших изменников, князя Симеона Вельского и Лятцкого, дав им богатые поместья и слушая их рассказы о слабостях Елены, о тиранстве вельмож, о неудовольствии народа, король замыслил вдруг отнять у нас все Иоанновы и Василиевы приобретения в Литве. Киевский воевода, Андрей Немиров, со многочисленною ратию вступив в пределы северские, осадил Стародуб и выжег его предместие; но смелая вылазка россиян под начальством храброго мужа Андрея Левина, так испугала литовцев, что они ушли в беспорядке, а наместник стародубский, князь Александр Кашин, прислал в Москву 40 неприятельских пушкарей со всем их снарядом и с знатным чиновником Суходоль-ским, взятым в плен. Чтобы загладить первую неудачу, литовцы сожгли худоукрепленный Радогощ (где сгорел и мужественный воевода московский, Матвей Лыков), пленили многих жителей, обступили Чернигов и несколько часов стреляли в город из больших пушек. Там был воеводою князь Феодор Мезецкий, умный и бодрый. Он не дал неприятелю приближиться к стенам, искусно действуя снарядом огнестрельным; и когда пальба ночью затихла, выслал черниговцев ударить на стан литовский, где сие неожиданное нападение произвело страшную тревогу: томные, сонные литовцы едва могли обороняться; во тьме убивали друг друга; бежали во все стороны; оставил нам в добычу обоз и пушки. На рассвете уже не было одного неприятеля под городом: Сигизмундов воевода отчаянием и стыдом ушел в Киев. Так король обманулся в своей надежде завоевать Украину, беззащитную, как ему говорили наши изменники, Вельский и Лятцкий. В то же время другой воевода его, князь Александр Вишнивецкий, явился под стенами Смоленска: тамошний наместник, князь Никита Оболенский, не дал ему сжечь посада, отразил и гнал его несколько верст. Узнав о сих неприятельских действиях, наша Боярская дума, в поисутствии юного великого князя и Елены, требовала благословения от митрополита на войну с Литвою а митрополит, обратись к державному младенцу, сказал: «Государь! защити себя и нас. Действуй: мы будем молиться. Гибель зачинающему, а в правде бог помощник!» Полки в глубокую осень выступили из Москвы с двумя главными воеводами, князьями Михаилом Горбатым и Никитою Оболенским; любимец Елены, Телепнев, желая славы мужества, вел передовой полк. От границ Смоленска запылали села и предместия городов литовских: Дубровны, Орши, Друцка, Борисова. Не встречая неприятеля в поле и не занимаясь осадою крепостей, воеводы московские с огнем и мечом дошли до Молодечны, где присоединился к ним, с новогородцами и псковитянами, наместник князь Борис Горбатый, опустошив все места вокруг Полоцка, Витебска, Бряславля. Несмотря на глубокие снега и жестокие морозы, они пошли к Вильне: там находился сам король, встревоженный близостию врагов; заботился, приказывал и не мог ничего сделать россиянам, коих было около 150000. Легкие отряды их жгли и грабили в пятнадцати верстах от Вильны. Но воеводы наши, довольные его ужасом и разорением Литвы — истребив в ней жилища и жителей, скот и хлеб, до пределов Ливонии, — не потеряв ни одного человека в битве, с пленниками и добычею возвратились в Россию, чрез область Псковскую, в начале марта.— Другие воеводы, князья Федор Телепнев и Тростенские, ходили из Стародуба к Мозырю, Турову, Могилеву, и с таким же успехом: везде жгли, убивали, пленяли и нигде не сражались. Не личная слабость престарелого Сигизмунда, но государственная слабость Литвы объясняет для нас возможность таких истребительных воинских прогулок. Не было устроенного, всегдашнего войска; надлежало собирать его долго, и правительлитовское не имело способов нашего — то есть сильного, твердого самодержавия; а Польша, с своими вельможными панами составляя еще особенное королевство, неохотно вооружалась для защиты Литвы. К чести россиян летописец сказывает, что они в грабежах своих не касались церквей православных и многих единоверцев великодушно отпускали из плена. [1535 г.] Следствием литовского союза с ханом было что царевич Ислам восстал на Саип-Гирея за Россию, как пишут, вспомнив старую с нами дружбу; преклонил к себе вельмож, свергнул хана и начал господствовать под именем царя; а Саип засел в Киркоре, объявив Ислама мятежником, и надеялся смирить его с помощию султана. Сия перемена казалась для нас счастливою: Ислам, боясь турков, предложил тесный союз великому князю и писал, что 20 000 крымцев уже воюют Литву. Бояре московские, нетерпеливо желая воспользоваться таким добрым расположением нового хана, велели ехать князю Александру Стригину послом в Тавриду: сей чиновник своевольно остался в Новогородке и написал к великому князю, что Ислам обманывает нас: будучи единственно калгою, именуется царем и недавно, в присутствии литовского посла Горностаевича, дал Сигизмунду клятву быть врагом России, исполняя волю Саип-Гирееву. Сие известие было несправедливо: Стригину объявили гнев государев и вместо его отправили князя Мезецкого к Исламу, чтобы как можно скорее утвердить с ним важный для нас союз. Хан не замедлил прислать в Москву и договорную, шертную грамоту; но бояре, увидев в ней слова: «кто недруг великому князю, а мне друг, тот и ему друг», не хотели взять ее. Наконец Ислам согласился исключить сие оскорбительное для нас условие, клялся в любви к младшему своему брату Иоанну и хвалился великодушным бескорыстием, уверяя, что он презрел богатые дары Сигизмундовы, 10 000 золотых и 200 поставов сукна; требовал от нас благодарности, пушек, пятидесяти тысяч денег и жаловался, что великий князь не исполнил родительского духовного завещания, коим будто бы умирающий Василий в знак дружбы отказал ему (Исламу) половину казны своей. Хан ручался за безопасность наших пределов, известив государя, что Саип-Гиреев вельможа, князь Булгак, вышел из Перекопи с толпами разбойников, но конечно не посмеет тревожить России. Хотя Булгак, в противность Исламову уверению, вместе с Дашковичем, атаманом днепровских Козаков, нечаянным впадением в Северскую область сделал немало вреда ее жителям; хотя бояре московские именем великого князя жаловались на то Исламу: однако ж соблюдали умеренность в упреках, не грозили ему местию и показывали, что верят его искренней к нам дружбе. Тогда прибежали из Вильны в Москву люди князя Симеона Вельского и Лятцкого: не хотев служить изменникам, они пограбили казну господ своих и донесли нашим боярам, что Сигизмунд шлет сильную рать к Смоленску. Надлежало предупредить врага. Полки были готовы: князь Василий Шуйский, главный воевода, с Елениным любимцем, Телепневым, который вторично принял начальство над передовым отрядом, спешили встретить неприятеля; нигде не видали его, выжгли предместие Мстиславля, взяли острог, отправили пленников в Москву и шли беспрепятственно далее. Новогородцы и псковитяне должны были с другой стороны также вступить в Литву, основать на берегах Себежского озера крепость и соединиться с Шуйским; но предводители их, князь Борис Горбатый и Михайло Воронцов, только отчасти исполнили данное им повеление: отрядив воеводу Бутурлина с детьми боярскими к Себежу, стали в Опочках и не хотели соединиться с Шуйским. Бутурлин заложил Иваньгород на Себеже, в земле Литовской как бы в нашей собственной; укрепил его, наполнил всякими запасами, работал около месяца: никто ему не противился; не было слуха о неприятеле. Однако ж Сигизмунд не тратил времени в бездействии: дав россиянам волю свирепствовать в восточных пределах Литвы, послал 40 000 воинов в наши собственные южные владения и между тем, как Шуйский жег окрестности Кричева, Радомля, Могилева, воеводы литовские, пан Юрий Радзивил, Андрей Немиров, гетман Ян Торновский, князь Илья Острожский и наш изменник, Симеон Вельский, шли к Стародубу. Сведав о том, московские бояре немедленно выслали новые полки для защиты сего края; но вдруг услышали, что 15 000 крымцев стремятся к берегам Оки; что рязанские села в огне и кровь жителей льется рекою; что Ислам обманул нас: прельщенный золотом литовским, услужил королю сим набегом, все еще именуясь Иоанновым союзником и бессовестно уверяя, что не он, а Саип-Гирей воюет Россию. Послов Исламовых взяли в Москве под стражу; немедленно возвратили шедшее к Стародубу войско; собрали в Коломне несколько тысяч людей. Князья Димитрий Вельский и Мстиславский отразили хищников от берегов Оки, гнались за ними, принудили их бежать в степи. Но литовцы, пользуясь содействием крымцев и беззащитным состоянием Малороссии, приступили к Гомелю: тут начальствовал малодушный князь Оболенский-Щепин: он ушел со всеми людьми воинскими и с огнестрельным снарядом в Москву, где ввергнули его в темницу. Гомель сдался. Литовцы надеялись взять и Стародуб; но там был достойный вождь, князь Федор Телепнев: мужественный отпор ежедневно стоил им крови. Воеводы Сигизмундовы решились продлить осаду, сделали тайный подкоп и взорвали стену: ужасный гром потряс город; домы запылали; неприятель сквозь дым ворвался в улицы. Князь Телепнев с своею дружиною оказал геройство; топтал, гнал литовцев; два раза пробивался до их стана: но, стесненный густыми толпами пехоты и конницы, в изнеможении сил, был взят в полон вместе с князем Ситцким. Знатный муж, князь Петр Ромодановский, пал в битве; Никита Колычев умер от раны чрез два дня. 13 000 граждан обоего пола изгибло от пламени или меча; спаслися немногие и своими рассказами навели ужас на всю землю Северскую. В Почепе, худо укрепленном, начальствовал бодрый москвитянин Федор Сукин: он сжег город, велев жителям удалиться и зарыть, чего они не могли взять с собою. Литовцы, завоевав единственно кучи пепла, ушли восвояси; а Шуйский, предав огню все места вокруг Княжичей, Шклова, Копоса, Орши, Дубровны, отступил к Смоленску. Число врагов наших еще умножилось новою изменою Казани. Недовольные, как и всегда, господством России над ними; возбуждаемые к бунту Саип-Гиреем; презирая юного царя своего и думая, что Россия с государем-младенцем ослабела и в ее внутренних силах, тамошние вельможи под руководством царевны Горшадны и князя Булата свергнули, умертвили Еналея за городом на берегу Казанки и, снова призвав к себе Сафа-Гирея из Тавриды, чтобы восстановить их свободу и независимость, женили его на Еналеевой супруге, дочери князя ногайского, Юсуфа. Желая узнать обстоятельства сей перемены, бояре послали гонца в Казань с письмами к царевне и к уланам: он еще не возвратился, когда наши служивые Городецкие татары привезли весть, что многие из знатных людей казанских тайно виделись с ними на берегу Волги; что они не довольны царевною и князем Булатом, имеют до пятисот единомышленников, хотят остаться верными России надеются изгнать Сафа-Гирея, ежели великий князь ocвободит Шиг-Алея и торжественно объявит его их Царем Бояре советовали Елене немедленно послать за Шиг-Алеем который все еще сидел в заключении на Белеозере: ему объявили государеву милость, велели ехать в Москву явиться во дворце. Опишем достопамятные подробности сего представления. [1536 г.] Шестилетний великий князь сидел на троне: Алей, обрадованный счастливою переменою судьбы своей пал ниц и, стоя на коленах, говорил речь о благодеяниях к нему отца Иоаннова, винился в гордости, в лукавстве, в злых умыслах; славил великодушие Иоанна и плакал. На него надели богатую шубу. Он желал представиться и великой княгине. Василий Шуйский и конюший Телепнев встретили Алея у саней. Государь находился у матера, в палате св. Лазаря. Подле Елены сидели знатные боярыни; далее, с обеих сторон, бояре. Сам Иоанн принял царя в сенях и ввел к государыне. Ударив ей челом в землю, Алей снова клял свою неблагодарность, назывался холопом, завидовал брату Еналею, умершему за великого князя, и желал себе такой же участи, чтобы загладить преступление. Вместо Елены отвечал ему сановник Карпов, гордо и милостиво. «Царь Шиг-Алей! — сказал он: — Василий Иоаннович возложил на тебя опалу: Иоанн и Елена простили вину твою. Ты удостоился видеть лицо их! Дозволяем тебе забыть минувшее; но помни новый обет верности!» Алея отпустили с честию и с дарами. Жена его, Фатьма-Салтан, встреченная у саней боярынями, а в сенях самою Еленою, обедала у нее в палате. Иоанн приветствовал гостью на языке татарском и сидел за особенным столом с вельможами: царица же с великою княгинею и с боярынями. Служили стольники и чашники. Князь Репнин был кравчим Фатьмы. Елена в конце обеда подала ей чашу и — никогда, по сказанию летописцев, не бывало великолепнейшей трапезы при дворе московском. Правительница любила пышность и не упускала случая показывать, что в ее руке держава России. Между тем война с Казанью началася: ибо заговор некоторых вельмож ее против Сафа-Гирея ке имел действия, и сей царь ответствовал грубо на письмо Иоанново. Московские полководцы, князь Гундоров и Замыцкий, должны были идти из Мещеры на Казанскую землю; но, встретив татар близ Волги, ушли назад и даже не известили государя неприятеле, который, нечаянно вступив в Нижегородскую область, злодействовал в ней свободно. Жители Балахны, имея более храбрости нежели искусства, вышли в поле и были разбиты. Воеводы нижегородские сошлись с татарами под Лысковом: ни те, ни другие не хотели битвы; пользуясь темнотою ночи, казанцы и россияне бежали в разные стороны. Сие малодушие москов-ских военачальников требовало примера строгости: князя Гундорова и Замыцкого посадили в темницу, а на их место отправили Сабурова и Карпова, которые одержали наконец победу над многочисленными казанскими и черемисскими толпами в Корякове. Пленников отослали в Москву, где их, как вероломных мятежников, всех без исключения осудили на смерть. Война Литовская продолжалась для нас с успехом, и существование новой Себежской крепости утвердилось знаменитою победою. Сигизмунд не мог равнодушно видеть сию крепость в своих пределах: он велел киевскому наместнику Немирову взять ее, чего бы то ни стоило. Войско его, составленное из 20 000 литовцев и поляков, обступило город. Началась ужасная пальба; земля дрожала, но стены были невредимы: худые пушкари литовские, вместо неприятелей, били своих; ядра летели вправо и влево: ни одно не упало в крепость. Россияне же стреляли метко и сделали удачную вылазку. Осаждающие пятились к озеру, коего лед с треском обломился под ними. Тут воеводы себежские, князь Засекин и Тушин, не дали им опомниться: ударили, смяли, топили несчастных литовцев; взяли их знамена, пушки и едва не всех истребили. Немиров на борзом коне ускакал от плена, чтобы донести старцу Сигизмунду о гибели его войска — и как сетовали в Киеве, в Вильне, в Кракове, так веселились в Москве; показывали народу трофеи — честили, славили мужественных воевод. Елена в память сего блестящего успеха велела соорудить церковь Живоначальной Троицы в Себеже. Мы не давали покоя Литве: возобновив Почеп, Стародуб, — основав на ее земле, в Ржевском уезде, город Заволочье и Велиж в Торопецком, князья Горенский и Барбашев выжгли посады Любеча, Витебска, взяли множество пленников и всякой добычи. Следуя правилам Иоанна и Василия, Дума боярская не хотела действовать наступательно против хана. Толпы его разбойников являлись на берегах Быстрой Сосны и немедленно уходили, когда показывалось наше войско. Они дерзнули (в апреле 1536 года) приступить к Белеву; но тамошний воевода разбил их наголову. Хотя Ислам, осы. панный королевскими дарами, примирился было с Саип-Гиреем, чтобы вместе тревожить Россию нападениями: однако ж, уступая ему имя царя, не уступал власти; началась новая ссора между ими, и вероломный Ислам отправ. лял в Москву гонца за гонцом с дружескими письмами изъявляя ненависть к Саипу и к царю Казанскому Сафа-Гирею. Уже Сигизмунд — видя, что Россия и с государем-младенцем сильнее Литвы,— думал о мире; изъявлял негодование нашим изменникам: держал Лятцкого под стражею и столь немилостиво обходился с князем Симеоном Бельским, что он, пылая ненавистию к России, с досады уехал в Константинополь искать защиты и покровительства султанова. Еще в феврале 1536 года королевский вельможа, пан Юрий Радзивил, писал к любимцу Елены, князю Телепневу (чрез его брата, бывшего литовским пленником) о пользе мира для обеих держав: Телеп-нев ответствовал, что Иоанн не враг тишины. Но долго спорили о месте переговоров. Сигизмунд, прислав знатного чиновника поздравить Иоанна с восшествием на трон, желал, чтобы он, будучи юнейшим, из уважения к его летам отправил своих вельмож в Литву для заключения мира; а бояре московские считали то несогласным с нашим государственным достоинством. Сигизмунд должен был уступить, и в начале 1537 года приехал в Москву Ян Глебович, полоцкий воевода, с четырьмястами знатных дворян и слуг. Следуя обыкновению, обе стороны требовали невозможного: литовцы Новагорода и Смоленска, мы Киева и всей Белоруссии; не только спорили, но и бранились; устали и решились заключить единственно перемирие на пять лет с условием, чтобы мы владели новыми крепостями, Себежем и Заволочьем, а Литва Гомелем. Следственно, война кончилась уступкою и приобретением с обеих сторон, хотя и неважным. Боярин Морозов и князь Па-лецкий отвезли перемирную грамоту к Сигизмунду. Они не могли склонить его к освобождению пленных россиян. Дозволив великокняжеским послам свободно ездить чрез Литву к императору и королю венгерскому, Сигизмунд не согласился пропустить молдавского чиновника к нам, сказав, что воевода Петр есть мятежник и злодей Польши. Если политика великих князей не терпела согласия Литвы с ханами крымскими, всячески питая вражду между ими то и крымцы не любили видеть нас в мире с Литвою ибо война представляла им удобность к грабежу в наших и королевских областях. Ислам, с неудовольствием сведав о мирных переговорах, уверял Иоанна в своей готовности наступить на короля всеми силами и, в доказательство ревностной к нам дружбы, уведомлял, что князь Симеон Вельский, приехав из Константинополя в Тавриду, хвалится с помощию султана завоевать Россию. «Остерегись,— писал Ислам: — властолюбие и коварство Солимана мне известны: ему хочется поработить и северные земли христианские, твою и литовскую. Он велел пашам и Саип-Гирею собирать многочисленное войско, чтобы изменник твой, Вельский, шел с ним на Россию. Один я стою в дружбе к тебе и мешаю их замыслу». Вельский действительно искал гибели отечества и, чтобы злодействовать тем безопаснее, хотел усыпить правительницу уверениями в его раскаянии: писал к ней и требовал себе опасной грамоты, обещаясь немедленно быть в Москве, чтобы загладить вину своего бегства усердною службою. Мог ли такой преступник ждать милосердия от Елены? Сие мнимое раскаяние было новым коварством, и правительство наше не усомнилось также прибегнуть к обману, чтобы наказать злодея. Именем Иоанновым бояре ответствовали ему, что преступление его, извиняемое юностию лет, забывается навеки; что и в древние времена многие знаменитые люди уходили в чужие земли, возвращались и снова пользовались милостию великих князей; что Иоанн с любовию встретит родственника, исправленного летами и опытностию. В то же время послали из Москвы гонца и дары к Исламу с убедительным требованием, чтобы он выдал нам или умертвил сего изменника. Но Ислама не стало: один из князей ногайских, Батый, друг Саип-Гиреев, в нечаянном нападении убил его и, пленив многих крымцев, захватил между ими и Вельского, спасенного судьбою для новых преступлений: ибо Елена и бояре тщетно хотели выкупить его, посылая деньги в ногайские улусы будто бы от матери и братьев Симеоновых: князь Батый, в угодность хану, отослал к нему сего важного пленника как его друга. Смерть Исламова и восстановленное тем единовластие Саип-Гирея в Тавриде были для нас весьма неприятны. Ислам вероломствовал, но, будучи врагом сверженного им хана и казанского царя, находил собственные выгоды в союзе с Россиею; а Саип-Гирей, покровительствуемый султаном, имел тесную связь с мятежною Казанью и не без досады видел нашу дружбу к Исламу, хотя мы, более уважая последнего как сильнейшего, от времени до времени писали ласковые грамоты и к Саипу. Хан не замедлил оскорбить великого князя: ограбил посла московского в Тавриде; однако ж, как бы удовольствованный сею местию, известил нас о гибели своего злодея и предлагал Иоанну братство, желая даров и запрещая ему тревожить Казань. «Я готов жить с тобою в любви,— велел он сказать великому князю, — и прислать в Москву одного из знатнейших вельмож своих, если ты пришлешь ко мне или князя Василия Шуйского, или конюшего Телепнева, примиришься с моею Казанью и не будешь требовать дани с ее народа; но если дерзнешь воевать, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих: мы неприятели; вступим в землю Русскую, и все будет в ней прахом!» В сие время полки наши готовились идти на Казань. Ее хищники, рассеянные близ Волги верными мещерскими козаками, одержали верх над двумя воеводами московскими, Сабуровым и князем Засекиным-Пестрым, убитым в сражении между Галичем и Костромою; а в генваре 1537 года сам царь казанский нечаянно подступил к Мурому, сжег предместье, не взял города и бежал, увидев вдали наши знамена. Елена и бояре, уже не опасаясь Литвы, хотели сильно действовать против Казани, отвергнув все мирные предложения Сафа-Гирея; но угрозы хана казались столь важными, что государственный наш совет решился отложить войну, известив Саип-Гирея и казанского царя о согласии великого князя на мир с условием, чтобы Сафа-Гирей остался присяжником России. Бояре ответствовали хану именем Иоанна: «Ты называешь Казань своею; но загляни в старые летописи: не тому ли всегда принадлежит царство, кто завоевал его? Можно отдать оное другому; но сей будет уже подданным первого, как верховного владыки. Говоря о твоих мнимых правах, молчишь о существенных правах России. Казань наша, ибо дед мой покорил ее; а вы только обманом и коварством присвоивали себе временное господство над нею. Да будет все по-старому, и мы останемся в братстве с тобою, забывая вины Сафа-Гиреевы. Отправим к тебе знатного посла, но не Шуйского и не Телепнева, которые по моей юности необходимы в Государственной думе». Сим заключились дела внешней политики Еленина правления, ознаменованного и некоторыми внутренними полезными учреждениями, в особенности строением новых крепостей, нужных для безопасности России. Еще великий князь Василий, находя Кремль тесным для многолюдства московского и недостаточным для защиты оного в случае неприятельского нашествия, хотел оградить столицу новою, обширнейшею стеною. Елена исполнила его намерение, и в 1534 году, майя 20, начали копать глубокий ров от Неглинной вокруг посада (где были все купеческие лавки и торги) к Москве-реке через площадь Троицкую (место судных поединков) и Васильевский луг. Работали слуги придворные, митрополитовы, боярские и все жители без исключения, кроме чиновников или знатных граждан, и в июне кончили; а в следующем году, майя 16, после крестного хода и молебна, отпетого митрополитом, Петрок Малой, новокрещенный италиянец, заложил около рва каменную стену и четыре башни с воротами Сретенскими (Никольскими), Троицкими (Ильинскими), Всесвятскими (Варварскими) и Козмодемьянски-ми на Великой улице. Сей город был назван по-татарски Китаем, или средним, как изъясняют.— Кроме двух крепостей на литовской границе, Елена основала 1) в Мещере город Мокшан, на месте, издревле именуемом Мурунза; 2) Буйгород в Костромском уезде; 3) крепость Балахну у Соли, где прежде находился посад; 4) Пронск на старом городище. Владимир, Ярославль, Тверь, пожаром обращенные в пепел, были снова выстроены; Темников перенесен на удобнейшее место; Устюг и Софийскую сторону в Новегороде окружили стенами; Вологду укрепили и распространили. Правительница, зная главную потребность государства столь обширного и столь мало населенного, вызывала жителей из Литвы, давала им земли, преимущества, льготу и не желела казны для искупления многих россиян, увлекаемых татарами в плен: для чего требовала вспоможения от духовенства и богатых монастырей. Например, архиепископ Макарий (в 1534 году) послал ей с своей епархии 700 рублей, говоря: «душа человеческая дороже золота». Сей умный владыка новогородский, пользуясь уважением двора, ездил в Москву не только молиться с митрополитом о благоденствии России, но и способствовать оному мудрыми советами в Государственной думе. К чести Еленина правления летописцы относят еще перемену в цене государственной монеты, вынужденную обстоятельствами. Из фунта серебра делали прежде обыкновенно пять рублей и две гривны; но корыстолюбие изобрело обман: стали обрезывать и переливать деньги для подмеси так, что из фунта серебра выходило уже десять рублей. Многие люди богатели сим ремеслом и произвели беспорядок в торговле: цены изменились, возвысились; продавец боялся обмана, весил, испытывал монету или требовал клятвы от купца, что она не поддельная. Елена запретила ход обрезных, нечистых и всех старых денег; указала перелить их и чеканить из фунта шесть рублей без всякого примеса; а поддельщиков и обрезчиков велела казнить (им лили растопленное олово в рот и отсекали руки).— Изображение на монетах осталось прежнее: великий князь на коне, но не с мечом в руке, как дотоле, а с копием: отчего стали они именоваться копейками. Но Елена ни благоразумием своей внешней политики, ни многими достохвальными делами внутри государства не могла угодить народу: тиранство и беззаконная, уже всем явная любовь ее к князю Ивану Телепневу-Оболенскому возбуждали к ней ненависть и даже презрение, от коего ни власть, ни строгость не спасают венценосца, если святая добродетель отвращает от него лицо свое. Народ безмолвствовал на стогнах: тем более говорили в тесном, для тиранов напроницаемом кругу семейств и дружества о несчастии видеть соблазн на троне. Правительница, желая обмануть людей и совесть, часто ездила с великим князем на богомолье в монастыри; но лицемерие, хитрость слабодушных, заслуживает единственно хвалу лицемерную и бывает пред неумолимым судилищем нравственности новым обвинением. — Ко гласу оскорбляемой добродетели присоединялся и глас зависти: один Телепнев был истинным вельможею в Думе и в государстве; другие, старейшие, назывались только именем бояр: никто не имел заслуг, если не мог угодить любимцу двора. Желали перемены — и великая княгиня, юная летами, цветущая здравием, вдруг скончалась [3 апреля 1538 г.]. Современник, барон Герберштеин, в записках своих говорит утвердительно, что Елену отравили ядом. Он видит в сем случае одну справедливую месть; но ее нет ни для сына против отца, ни для подданного против государя: а Елена, по малолетству Иоанна, законно властвовала в России. Худых царей наказывает только бог, совесть, история: их ненавидят в жизни, клянут и по смерти. Сего довольно для блага гражданских обществ, без яда и железа; или мы должны отвергнуть необходимый устав монархии что особа венценосцев неприкосновенна. Тайна злодеяния не уменьшает его. Гнушаясь оным, согласимся, что известие Герберштеина вероятно. Летописцы не говорят ни слова о болезни Елены. Она преставилась во втором часу дня и в тот же день погребена в Вознесенском монастыре. Не сказано даже, чтобы митрополит отпевал ее тело. Бояре и народ не изъявили, кажется, ни самой притворной горести. Юный великий князь плакал и бросился в объятия к Телепневу, который один был в отчаянии, ибо только один мог всего лишиться и не мог уже ничего приобрести кончиною Елены. Народ спрашивал с любопытством: кто будет править государством? http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000043/st005.shtml