Скоморохи и юродивые

http://www.webkursovik.ru/kartgotrab.asp?id=-107129 История смеховой культуры Изучение особенностей смеховой культуры в разных эпохах, социальных общностях может дать большее понимание такого психологического феномена как смех. Термин «смеховая культура» широко используется исследователями комического и смехового мира (М.М. Бахтиным, Д.С. Лихачевым, В.Я. Проппом, Л.Е. Пинским, С.С. Аверинцевым и др.). В фундаментальных культурологических трудах раскрывается феномен смеха именно через его изучение в контексте историко-культурной заданности. «Каждая эпоха и каждый народ обладает особым, специфическим для них чувством юмора, который иногда непонятен и недоступен для других эпох»?. Смех одновременно представляется и как миросозерцающий, и как миропреобразующий, и как миросоздающий. Как писал М.М. Бахтин: «Смех имеет глубокое миросозерцательное значение, это одна из существенных форм правды о мире в его целом, об истории, о человеке; это особая универсальная точка зрения на мир; видящая мир по-иному, но не менее (если не более) существенно, чем серьезность». Смех раскрывает существование внеофициального мира — праздничного, материально-телесного. Он устраняет одноплановость и однозначность миропонимания. Смех переворачивает «нормальный» мир, показывает его изнаночную сторону, открывает «голую» правду, создает свой, изнаночный мир. По словам Д.С. Лихачева смеховой мир является скорее не оппозицией мира официальных отношений, а обратной его стороной, «антимиром». «При этом антимир противопоставлен не просто обычному миру, а идеальному миру, как дьявол противостоит не человеку, а Богу и ангелам»?. В различных культурах смеху отводились определенные моменты, когда он опрокидывал официальный порядок и становился полновластным хозяином в мире (карнавалы, скоморошеские праздники и др.). «На протяжении всего года были рассеяны островки времени, ограниченные строгими праздничными датами, когда миру разрешалось выходить из официальной колеи»4. Были специальные служители смехового мира — люди, которым было позволено быть смешными, смеяться или смешить (шуты, скоморохи, балагуры, дураки, юродивые и др.). II.I. Особенность смеховой культуры Руси М. М. Бахтин “выделил три основные формы проявления и выражения смеховой культуры: 1) Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные смеховые действа и пр.). 2) Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные на латинском (для Западной Европы) и на народных языках. 3) Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва … и др.) Обрядово-зрелищные формы. Это пpежде всего пpазднества каpнавального типа: каpнавал в собственном смысле, "пpаздники дypаков", "пpаздник осла" и т. п. Мы не можем yказать на бытование двyх последних пpаздников y русских, и каpнавала, каким его знали Италия и Фpанция, на Рyси, по-видимому, тоже не было, но то, что пpазднества каpнавального типа были y нас явлением весьма и весьма pаспpостpаненным, -- не должно вызывать сомнения. Прежде всего это святки и масленица, особенно последняя. Здесь не место доказывать карнавальный характер масленицы, это запрос специальный, но вот хотя бы некотоpые сближения. Вс. Миллер в 1884 г. пpоизнес pечь, называвшyюся "Рyсская масленица и западноевропейский карнавал "Он говорил даже и не о сходстве, а о близком родстве этих праздников и о том, что необходимо искать общий для них коpень, единых "пpедков" в "седой стаpине, в период язычества". В советское вpемя Ю. М. Соколов считал pодство масленицы и карнавала настолько бесспоpным, что в своем yчебнике не счел нужным как-либо мотивировать это и пpосто вслед за словом "масленица" в скобках пояснил: "евpопейский каpнавал" И Вс. Миллеp и Ю. М. Соколов не видели ни масленицы, ни карнавала в пору их pасцвета, поэтомy пpиведем одно любопытное свидетельство очевидца - иностpанца, побывавшего в Москве пpи Иване Гpозном: "Масленица напоминает мне итальянский каpнавал, котоpый в то же время и таким же обpазом отпpавляется... Каpнавал тем только отличается от масленицы, что в Италии день и ночь в это вpемя ходит дозором конная и пешая гоpодская стpажа и не позволяет излишнего буйства; а в Москве самые стpажи yпиваются вином и вместе с народом своевольствyют. Словесные смеховые произведения, устные и письменные. Произведения на латинском языке не имели и не могли иметь широкого распространения у нас, но смеховых произведений на русском языке было очень много. Наследие это изучено пока совсем недостаточно, по сути дела занималась этим одна В. П. Адpианова-Пеpетц. Впрочем, и того, что ею сделано -- найдено, опубликовано, осмыслено, -- достаточно, чтобы прийти к необходимым выводам. Так же, как и в западных странах, у нас существовали пародийные молитвы и даже пародии на целые церковные службы (например, "Служба кабаку"). В особом, смеховом, аспекте представлялись и священные тексты ("Повесть о бражнике", "Сказание куре и лисице"), а также жизнь и деяния служителей культа ("Сказание о попе Савве") и жизнь в монастырях ("Калязинская челобитная"). Последнее произведение, кроме того, примыкает к очень распространенному жанру пародий на различные литературные и нелитературные фоpмы. Сюда же следует отнести различные юмористические "лечебники" (например, "Лечебник на иноземцев"),толковые азбуки ("Азбyка о голом и небогатом человеке"), а также "Роспись о приданом", множество различных письмовников и дp. Особое место среди подобного рода произведений принадлежит пародиям на различные светские учреждения или службы, в частности на суд ("Повесть о Еpше Еpшовиче", "Шемякин сyд"). Необходимо указать и на такие смеховые произведения, как целая сеpия повестей о Фоме и Ереме, "Сказание о роскошном житии и веселии", "Слово о мужах ревнивых" и т. д. Все это примеры из "писаной" литературы, но не меньшее число их имелось и в устной, сошлемся хотя бы на "Сборник Киpши Данилова". Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятвы и дp.). Вpяд ли нужно доказывать, что эти фоpмы имели y нас очень и очень заметное распространение. Поэтому ограничимся лишь цитатой из "Дневника писателя" Ф. М. Достоевского: "Народ наш не развратен, а очень целомудрен, несмотря на то, что это бесспорно самый сквернословный народ в целом мире, и об этой противоположности, право, стоит хоть немножко подумать. Итак, фоpмы, которыми характеризуется народная смеховая культура в западноевропейских странах, были и на Рyси. Естественно, что знак равенства здесь ставить нельзя. В силу различных причин многое у нас было в иных, иногда больших, иногда меньших масштабах, кроме того, имелись y нас, видимо, свои собственные смеховые формы и жанры, и не было подчас того, что было на Западе, но одно остается бесспорным народная смеховая культура была свойственна средневековой Руси в целом в неменьшей степени, чем средневековому Западу. И если сейчас мы знаем о ней меньше, чем о французской или итальянской, то только потому, что еще очень мало ее изучили. Смеховые формы создавали "подчеркнуто неофициальный, внецерковный и негосударственный аспект мира, человека и человеческих отношений; они как бы строили по ту сторону всего официального второй мир и второю жизнь, которым все средневековые люди были в большей или меньшей степени причастны, в которых они в определенные сроки жили". Главным здесь было ощущение праздничности. "Празднество (всякое) это очень важная первичная форма_ человеческой культуры. Ее нельзя вывести и объяснить из практических условий и целей общественного труда или еще более вульгарная форма объяснения из биологической (физиологической) потребности в периодическом отдыхе. Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое, миросозерцательное содержание. Никакое "упражнение" в организации и усовершенствовании общественно-трудового процесса, никакая "игра в труд" и никакой отдых или передышка в труде сами по себе никогда не могут стать праздничными. Чтобы они стали праздничными, к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. II.II. Смех и отношение к нему православной церкви В Киево-Печерской Лавре при входе в Ближние Пещеры изображены на фресках все мытарства, которым подвержен человек. Первым из них идет сквернословие и смехотворчество. Греховному смеху противопоставляется божественный плач. В Писании Преподобного отца Иоанна игумена Синайской горы («Лествице»), которое имело особое почитание на Руси, сказано: «Имея дарование плача, удерживай его всею своею силою. Ибо прежде совершенного усвоения он крайне легко отъемляется и, как воск от огня, удобно тает от мятежей и забот телесных, от роскоши, особенно же от многоречия и смехотворчества. Если смиреномудрию ничто так не содействует, как плач, то, без сомнения, ничто так не противодействует ему, как смех...». Основой смеха считается ложь: «Один лжет для забавы, другой из сластолюбия, иной, чтобы привести в смех присутствующих, а другой, чтобы поставить сети и сделать зло брату». Интересно, что смех ставится в один ряд с многословием или сквернословием, чем показывается его связь с «пустой» или злой энергией. В этот ряд можно сразу добавить еще пустословие и злословие. В уставном каталоге грехов смехотворство и поныне находит себе место. Православный должен приносить покаяние при смехотворчестве. Но, несмотря на это, в древнерусском смехе существует удивительный парадокс, показывающий, что не только народная культура вобрала в себя православие, но и православие многое позаимствовало из нее. Парадокс этот заключается в огромном количестве пародий на молитвы, псалмы, службы, на монастырские порядки. Д.С. Лихачев объясняет разрешение пародии по той причине, что осмеивалось не содержание, а внешние формы, стили. Конкретные произведения и авторы практически не пародировались, поскольку они были мало известны или слабо распространены в народе, а осмеивался определенный жанр. К тому же существовала интересная особенность древнерусского смеха: персонажи, подвергаемые осмеянию, являются не объектами, а субъектами. Древнерусский смех — это смех «раздевающий», обнажающий правду, смех голого, ничем не дорожащего. В нем большую роль играет выворачивание наизнанку. Изнаночный мир не теряет связи с настоящим миром. Наизнанку выворачиваются настоящие вещи, понятия, идеи, молитвы, церемонии, жанровые формы и т.д. Однако вот что важно: вывертыванию подвергаются «лучшие» объекты — мир богатства, сытости, благочестия, знатности. Смех создает свой мир — антимир. При этом антимир противопоставлен не просто обычному миру, а идеальному миру, как дьявол противостоит не человеку, а Богу и ангелам. Особая национальная русская форма смеха — балагурство, которое служит обнажению слова, его обессмысливанию при помощи рифмы и этимологии слов. Скоморошество — своеобразный русский аналог западного шутовства — является так же неотъемлемой частью русской культуры. Смех становится опознавательной чертой нестыдящегося срамоты беса. Русский язык фонетически соединил слова смех и грех; поставил рядом — бес и шутка. Вот некоторые из русских пословиц: «Где смех, там и грех»; «Мал смех, да велик грех»; «Навели на смех, да и покинули на грех»; «И смех и грех»; «В чем живет смех, в том и грех». Нечистая сила и смех идут вместе рука об руку: «Шутил бы черт с бесом, водяной с лешим»; «С чертом не шути: перетянет»; «Леший пошутит — домой не пустит; водяной пошутит — утопит»; «Домовой пошутил: лошадь в подворотню протащил (изломал)»; «Не шути с чертом: из дубинки выпалит, убьет»; «Чем черт не шутит»; «Шутить бы черту со своим братом!». Самый сложный и многоликий чисто русский феномен — юродство. «Юродство занимает промежуточное положение между смеховым миром и миром церковной культуры. Можно сказать, что без скоморохов и шутов не было бы юродивых. Связь юродства со смеховым миром не ограничивается «изнаночным» принципом, а захватывает и зрелищную строну дела. Но юродство невозможно без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание, берет от церкви тот дидактизм, который так для него характерен. Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собой трагический вариант смехового мира. Юродство — как бы «третий мир» древнерусской культуры»11. Юродивый обязан «ругаться миру», то есть жить среди людей и при этом обличать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественное приличие. В действиях юродивых могут быть выделены особые символические — «смеховые действия». «Они могут рассматриваться как особые знаки, содержащие самоотрицание, допускающие свободу выбора противоположных вариантов интерпретации. Русское юродство ведет начало от Преподобного Исаакия Печерского Затвоника, что само по себе весьма символично — имя Исаак в переводе с еврейского означает смех. В XIX в. еще существовали отголоски древнерусского смеха: балагурство балаганных дедов, смех которых был ради смеха, лишенный какого бы то ни было сатирического характера шутовства. Традиции колядования, святочного смеха, масленичных гуляний продолжают существовать до сих пор, но, правда, уже в остаточном виде. А пасхальный смех был запрещен только в XVIII в. решением Синода. Смеховой мир в русской традиционной культуре с уходом древнерусского карнавала не прекратил свое существование. Он остается не менее живым и находит себе проявление в различных формах в традиционном сознании. III. Значение праздников и обрядов Праздник, в его фольклорном осмыслении, это время, когда общие идеалы выходят наружу, чтобы проявиться, подтвердиться, закрепиться, это день, и час солидарности со «своими», солидарности, по преимуществу лишенный меркантильно-корыстной основы. Здесь общими усилиями воссоздается утрачиваемая в обычные дни гармония и мир, происходит единение не только живых, но почти что осязаемой становиться связь с ушедшими в мир иной и еще не родившимися. Так человек в празднике оказывается точкой пересечения будущего и прошлого, сосредоточением опыта и мудрости праотцов и той жизненной энергии, которая является причиной рождения потомков и прогресса в его положительном смысле. В атмосфере праздника человек наиболее остро ощущает себя одновременно личностью и членом коллектива, начиная от принятых форм поведения, кончая демонстрацией нарядов и исполнением популярных песен. Крупные события и даты традиционного праздничного календаря отмечались как бы в трех измерениях. Собирались дома, в кругу семьи, демонстрируя сплоченность рода, подчеркивая родство по крови. Обязательно посещали храм, акцентируя родство по вере, приобщение к серьезной и высокой духовности. Непременно выходили на улицу «в народ», ч то подчеркивало единство социума. Существовала достаточно сложная система праздников, складывавшаяся столетиями и поддерживаемая практически ежегодно. Развитие городов привели к оживлению торговли внутри страны, к созданию единого общероссийского рынка. Увеличилось количество ярмарок и их товарооборот, усилился приток иностранных купцов. Наряду с торговыми палатками возводились трактиры , кабаки, карусели. Ярмарка привлекала и «темный» люд: воров, шулеров, нищих, безработных. Площадь, бывшая центром общественной и торговой жизни города стала местом проведения массовых празднеств. IV. Русское юродство как феномен культуры Прежде чем приступить к рассмотрению такой сложной и характерной, в основном, только для Русского государства формы религиозного выражения как юродство мне кажется важным разобраться в терминологии. Естественно, основным термином этой работы является само понятие юродства и юродивых, но помимо этого мне кажется важным обратиться к значению таких слов и словосочетаний как “святость” и “смеховой мир”. Термин “юродивый” произошёл от слова “юрод”, которым в древнерусском языке переводилось греч. слова, обозначавшие “глупый, безумный”, а так же “простой, глупый”. В частности, “юродами” в древнерусских источниках названы блаженный Симеон (“житие блаженного Симеона” ), Исаакий Печерский (“Печерский патерик” ), Никола Новгородский Салос и др. Под “юродивыми” принято понимать людей, руководствовавшихся словами апостола Павла “мы безумны (древнерус. “юроди” ) Христа ради” и принявших один из подвигов христианского благочестия – юродство о Христе. Эти люди не обязательно были действительно безумны, как принято считать. Сумасшедших среди юродивых было самое большее 40%, остальные же в действительности не страдали психическими расстройствами, а сознательно принимали образ юродивого. Юродивые, как и монахи, добровольно отказывались от всех благ жизни “мирской” (имущества, положения в обществе и т.д.) и даже от кровного родства. Но, в отличие от принявших постриг, эти люди не искали уединения, наоборот, они жили среди людей, особенно много их было в городах. Юродивые своим примером, словом и делом стремились отвратить людей от греха. Зачастую эти “безумцы” вращались среди наиболее падших в общественном мнении людей, и бывало, что им действительно удавалось вернуть их на путь христианства. Нередко юродивым приписывали обладание пророческим даром. Мнение это было основано на действительных предсказаниях, сделанных некоторыми из них. Например, у В. О. Ключевского описывается такой случай: “Посадник Немир, принадлежавший к литовской партии (в Новгороде), приехал в Клопский монастырь к блаженному Михаилу. Михаил спросил посадника, откуда он. “Был, отче, у своей пратёщи (тёщиной матери) ”. – “Что у тебя, сынок, за дума, о чём это ты всё ездишь думать с женщинами?” – “Слышно, - сообщил посадник, - летом собирается идти на нас князь московский, а у нас есть свой князь Михаил” . – “То, сынок, не князь, а грязь, – возразил блаженный, – шлите-ка скорее послов в Москву, добивайте челом московскому князю за свою вину, а не то придёт он на Новгород со всеми силами своими, выйдете вы против него, и не будет вам Божьего пособия, и перебьёт он многих из вас, а ещё больше того в Москву сведёт, а князь Михаил от вас в Литву уедет и ни в чём вам не поможет”. Всё так и случилось, как предсказал блаженный” Однако поведение юродивых было далеко не всегда пристойным. Человек, принявший юродство, отбрасывал при этом всякие нормы приличия и чувство стыда: “Он ходит голый (или одет в безобразные грязные лохмотья) , носит вериги (различные железные цепи, полосы, кольца и др. предметы на голом теле ради “усмирения плоти” ) , молится обычно только ночью, как бы стесняясь этого, валяется в грязи, золе и т.п., не моется, не чешет волос, публично испражняется, нарушает порядок в церкви и на улице, всем своим видом указывает на приобщённость к низменному, грязному, шокирующему” Юродивый мог даже “дозволить себе соблазнительные действия” Юродивые могли пародировать происходящее вокруг них, дабы таким способом образумить людей. Например, в Новгороде в XIV в. двое юродивых – Никола Качанов и Фёдор – устраивали драки между собой, насмехаясь над кровавыми столкновениями новгородских партий. Поводом для этих драк было то, что юродивые жили на разных сторонах Волхва и не пускали “соперника” через мост на свою сторону. Однако нередко поступки юродивых были и вовсе весьма странны и труднообъяснимы, например Василий Блаженный целовал стены домов грешников, а в дома праведников кидал камни и куски земли. Такое его поведение было объяснено людьми так: “Над домами грешников ангелы плачут, и он (юродивый) стремится поклониться им; а снаружи домов праведников бесы висят, оттого, что в дом пробраться не могут, это в них божий человек камни кидает”. При этом юродивые были одними из немногих, кто отваживался говорить сильным мира сего (князьям и боярам, царям и вельможам) правду. Например, Василий Блаженный укорил Ивана Грозного за то, что тот во время церковной службы думал о мирском, а блаженный Иоанн Московский обличал Бориса Годунова в участии в убийстве царевича Дмитрия. При этом юродивые до некоторых пор пользовались неприкосновенностью, иногда их советы принимались к сведению. Но когда терпение знатного человека переполнялось, или если он изначально был слишком горделив, чтобы терпеть подобное обращение, юродивого могли объявить “лжеюродивым” , или попросту безумцем (ещё одно свидетельство в пользу того, что юродивые не были простыми сумасшедшими) , тогда этот человек лишался своей неприкосновенности и его могли наказать и даже казнить. У А. В. Юдина юродство трактуется как “своего рода переходная область между мирами, несущей черты смеховой культуры, но принадлежащей к сфере святости. Юродивый во многом применяет “бесовский” стиль поведения, но, в отличие, от прямо принадлежащих смеховому миру, он не искренен в этом непотребстве, а только лишь насмехается над этим. Он сознательно доводит себя до самого низкого, что только может быть в этом мире, усмиряя таким образом свою гордыню и, как это ни парадоксально, совершенствуя себя в духовном плане. V. Скоморохи Еще в прошлом веке было достаточно твердо установлено, что в дpевнеpyсских обрядах и играх имелось огромное количество многообразных драматических элементов. Большую, а иногда и pешающyю роль в театрализованных действиях справедливо отводили скоморохам. М. Бахтин, специально исследовавший историю вопроса, констатиpyет, что в обширной научной литеpатypе смеховому моменту в народном творчестве уделяется лишь самое скромное место. Справедлив взгляд И. Беляева на отношения скоморохов с наpодом, государством и церковью. Представители последней были самыми постоянными и решительными противниками скоморохов. "Помня связь скоморохов с язычеством, оно (духовенство. -- А. Б.) постоянно проповедовало против первого, как против дела бесовского"*17. Народ же всегда поддерживал скоморохов: "...он приглашал их на свадьбы, поминки и братчины; он поил, кормил их и, вероятно, наделял деньгами". Правительство, в начале действовавшее умеренно, постепенно усиливало нажим на скоморохов. Кульминацию борьбы И. Беляев видит в мероприятиях 1648 г. и пpежде всего в упомянутой выше царской грамоте, список с которой был опубликован в 1850 г. П. Ивановым. Статья И. Беляева, вне всякого сомнения, давала верное направление изучению русского скоморошества. Ни одно из ее основных положений не может быть категорически отвергнуто даже сейчас. Больше того, в ней, на наш взгляд, содержатся плодотворные мысли, не развитые дальнейшими исследованиями. Одна из них заключается в следующих словах, сказанных вслед за предупреждением о том, что близость скоморохов, в частности, к "греческим мимам" может послужить основанием для возникновения теории их нерусского происхождения: "Что касается до нас, то, веря в самостоятельное развитие процессов жизни у каждого народа, мы думаем, что нам нет нужды исследования о скоморохах начинать исследованием о мимах и поэтах, хотя аналогически они и могут объяснять многое в наших скоморохах". Таким обpазом, И. Беляев одновременно был твердо уверен, что русские скоморохи появились в результате потребности в них, развившейся исключительно на pyсской почве, и что далеко не бесполезно сравнительное изучение скоморохов и их собратьев у других народов. Широте взгляда И. Беляева могли бы позавидовать едва ли не все, писавшие о скоморохах после него. Единственное, в чем следует упрекнуть И. Беляева, -- в недооценке общественной роли скоморохов. У него они в основном увеселители, развлекатели. Серьезное значение скоморохов ученый видит лишь в первые века их деятельности, когда они были еще тесно связаны с язычеством; по его мнению, в этой связи с язычеством как раз и кроется разгадка причин многих церковных актов. Государство же предпринимает активные действия лишь тогда, когда скоморохи превратились в воров, начали играть "сильно" и т. д. Дальнейший шаг в изучении скоморохов сделан Александром Веселовским. Но прежде необходимо вспомнить несколько работ по истории театра. Первым связал начало русского театра со скоморохами Алексей Веселовский, он, как до него H. С. Тихонpавов, признает богатство элементов драмы в обрядах и играх. "Хороводная ли песня, пляска, обряд ли чествования времен года или, наконец, свадебный чин -- все принимало драматические фоpмы; повсюду возникает распределение ролей, более или менее оживленный обмен речей отдельных лиц, солистов и хора, повсюду из общего фона песни выделяется срединное, живое и бойкое действие, на котором сосредоточиваются все силы хоровой массы" *21. Так же, как и раньше H. С. Тихонравов, однако не повторяя его, А. Веселовский анализирует обряды и игры, убедительно выявляя элементы дамы. Подобно разбирая свадебный обряд, он пишет: "Не опасаясь упрека в преувеличении, мы позволим себе называть весь обряд этот свадебной драмой" Как яркое свидетельство театральности приводится описание реконструируемого автором игрища: зрители располагаются полукругом, и в этот полукруг один за другим вводятся ряженые. Эти "актеры" исполняют различные сцены из традиционного репертуара святочных игр. Постепенно число ряженых возрастает, действие усложняется. Отказывая европейским народам в способности выработать элементы собственного театра, не говоря уже о собственной обрядовости, ученый в данном случае высказал мысли, значительно более далекие от истины, чем за 13 лет перед тем высказал Алексей Веселовский, ясно видевший в pyсских обрядах элементы русского театра, и чем за 30 лет перед этим высказал И. Беляев, твердо веривший в самостоятельное развитие процессов жизни у каждого народа. Указав на сходство жонглеров, менестрелей, шпильманов, скоморохов и т. д., А. H. Веселовский начинает говорить о них без какой бы то ни было оглядки на их различия. Он видит в их действиях процесс, общий для всей средневековой Европы, предстающей перед нами какой-то единой территорией без государственных границ и национальных особенностей. Все представители смеховой культуры средневековья у него родные братья, все произошли от самой низкой категории представителей римской театральной культуры эпохи падения империи, пришедших в Европу в начале средних веков. Разговор непосредственно о русских скоморохах А. H. Веселовский начинает словами: "Они -- захожие люди"*26. Ложная концепция повлекла за собой ряд ложных выводов. Так, говоря о театральных элементах русской обрядовости, А. H. Веселовский увидел в них две составляющие: "...элемент народного обычая и пришлый, присталый к нему, древними представителями которого являлись "глумотворцы и органники и смехотвоpцы и гyсельники" с их бесовскими" песнями и играми. Народный обычай и захожие глумцы –вот что противопоставлялось у нас христианству как силы, совокупившиеся на противодействие ему; иначе в Византии: там эти силы были в сущности -- одной силой, одно и то же язычество продолжало жить и в свадебной песне и в мимах, участниках брачного обряда. Здесь наряду с важными мыслями о том, что мимы и скоморохи -- наследники языческих верований, что скоморохи противодействовали христианству, выражая народное отношение к нему, заключается и ложное представление о привнесении нерусских театральных элементов в русскую обрядовость скоморохами -- "людьми захожими", т. е. что театр наш с самых ранних шагов основывался на заимствованиях. В дpевнеpyсских народных играх, обрядах, празднествах, в разного рода древнерусских забавах и увеселениях лежали богатые зачатки безыскусственного народного театра. Мы можем судить об этом даже по тем обломкам, которые уцелели от всего этого до нашего времени". Особо отмечается, что в отношении богатства театральных элементов русские ничем не уступали другим европейским народам, но судьба их была y нас иной. В рождении западноевропейского театра решающую роль оказала литургическая драма, у нас же церковь не помогла театру. "Литературная история станинного русского театра начинается с совершенно иной области: древнерусские драматические произведения возникают на почве школьной дамы, к которой, позднее, присоединяется влияние английско -немецкой сцены... Много внимания уделил А. Архангельский скоморохам. Признавая их влияние на развитие театральных элементов, он, однако, обходит такие острые вопросы, как происхождение скоморохов, и ограничивается фразой об однородности древнерусского скоморошества с подобными же явлениями на Западе. Полагая, что скоморохи особенно способствовали развитию и обособлению драматических элементов нашей народной поэзии, П. О. Морозов решительно выражает свое несогласие с А. H. Веселовским по вопросу об их происхождении: "Пpежде всего, мы позволим себе не согласиться с мнением почтенного исследователя, будто скоморохи на Руси захожие люди: это мнение кажется нам заявленным в слишком категорической форме. Бесспорно, что к нам издавна заходили бродячие немецкие шпильманы... заходили, по всей вероятности, и византийские скоморохи", но это вовсе еще не исключает возможности существования своих доморощенных потешников".